Три Пальмы из Южного Бутово. Ханна По
достижением. Всё, что делаю, я для неё делаю. Ей же завтра учиться нужно будет, а на что? Вот я и стараюсь.
– Мама тоже так говорила. Перестройка, безработица, все полуголодные. Она тогда в котельную пошла работать, после заведующей библиотекой в конструкторском бюро. Потом делала обеды на заказ и носила их в банк, потом была продавцом в палатке с газетами. А потом уехала, и видеть я её стала на одну неделю или в лучшем случае десять дней с промежутком в три месяца. Как я поначалу плакала, мне так было плохо, хотя дедушка и бабушка меня обожали, и я их любила, но мама – это мама. Чувство такое было, что тебя бросили, а ты не объяснишь подростку, что к чему. Я только замечала, как у нас начали появляться новый пылесос, холодильник, ремонт. Я стала лучше одеваться, но платить за это нужно было чувством ненужности.
– Может быть, это у тебя было такое чувство. У неё этого нет. Мы часто с ней говорим, и она хорошо всё воспринимает.
– А у неё выбора другого нет. Ты приспосабливаешься к ситуации и отдаляешься от человека, который причиняет тебе боль, или постоянно страдаешь. Помню, случай был, мама сделала загранпаспорт и хотела уезжать, уже готовилась, а мне так этого не хотелось, я так хотела её оставить с собой рядом. А что ты можешь сделать, когда тебе четырнадцать лет? Я взяла её паспорт и спрятала в старой деревянной шляпной коробке, где бабушка хранила огромный запас ниток мулине, закопала его туда и вернула на антресоль. Потом врала, говорила, что не видела, не знаю, сама думала, что теперь-то она точно не уедет. А она пошла и сделала новый, и всё равно уехала. Может, я не могу хорошо объяснить, но в детстве у меня было чувство покинутости, несмотря на то, что бабушка и дедушка были рядом. Старшая сестра тогда вышла замуж, мама уехала работать, той семьи, к которой я привыкла, не стало, и нужно было привыкать к другому варианту. Прошло несколько лет, мама вернулась на какое-то время, но отношения уже были не те. И каждый раз, когда мы ссорились, я ей говорила: «А что ты от меня хочешь, ты же сама меня бросила». Я знала, что ей тогда было больно, но и мне было больно тоже. А терпеть боль в одиночку в семнадцать лет невыносимо. Всем детям нужна семья, нужна любовь, забота, внимание, и никакие деньги, шмотки, институты этого не заменят.
– Я иногда чувствую, когда возвращаюсь, что она как будто закрывается от меня. Как будто держит дистанцию. А потом потихоньку, потихоньку привыкает, – сказала Люда.
– Просто ей больно, а эту боль причиняешь ей ты.
– Но…
– Но она всё поймёт со временем. А потом ещё поймёт, что несчастным будешь себя чувствовать столько, сколько этого ты сам захочешь, и никто в этом не виноват: ни родители, ни твой будущий муж, ни окружение или условия жизни. В этом виноват ты сам. Человек не может быть более несчастен, чем тогда, когда думает о своём несчастье и живёт этим. Но это она поймёт ближе к тридцати, – я посмотрела на собеседницу. Люда смотрела вперед и не моргала.
– Да, жизнь – штука сложная.
– Может, искупаемся. Вода тёплая, – я встала и направилась к морю. Люда сидела на берегу и о чём-то думала. Наверное, о моём рассказе.
Когда