Домочадец. Сергей Юрьевич Миронов
Весь этот хлам пылился у неё на книжных полках вперемешку с женскими сентиментальными романами, словарями и разговорниками.
Иногда по вечерам в её отсутствие нам звонили и на плохом английском со скандинавским акцентом приглашали мою мать к телефону. Подобные промахи случались неоднократно, что не красило её ухажёров. А как-то вечером, когда я сидел за домашним заданием, в дверь позвонили и молодой человек с внешностью банковского служащего вручил мне огромный шикарно оформленный букет белых лилий для моей матери. С внешней стороны к пахучему полиэтилену была приколота записка: «From Gottfried with love». Имена её почитателей постепенно выяснялись…
С началом учёбы в университете меня захлестнула иная, активная жизнь. Бродя в глуши купчинских кварталов, я не подозревал, что мир вокруг богат и объёмен. Я быстро проник в глубь Петербурга. Город, о котором я прочёл гору книг, открылся мне всей мощью и полнотой, поглотив меня вместе со скудным стихотворным мирком. Мой поэтический дар был жалок по сравнению с человеческим гением архитектурной мысли. Во мне проснулась жажда познания. После занятий наперекор ветрам и снежным метелям я исследовал улицу за улицей, мост за мостом. Я проникал в дебри городского пространства, которое складывалось из геометрически чётких жизненных символов: проспектов и улиц, домов и соборов, мостов и каналов… Меня занимало странное, замысловатое движение питерских улиц, растворявшихся в малозначительных переулках, а то и упиравшихся в тёмные стены глыбообразных домов. Но были улицы, выводившие к свету, на ветреный простор площадей, к колоннадам соборов. Исторические места я связывал собственными маршрутами, и если от Гостиного двора мне надо было попасть к Исаакиевскому собору, я выбирал путь, соответствующий моему настроению.
Когда я впервые зашёл в здание Двенадцати коллегий, мне слабо поверилось в то, что это и есть университет. Длинные коридоры со шкафами, набитыми древними книгами в потрескавшихся переплетах, плохо написанные портреты учёных, замызганный стёртый паркет – всё это в лучшем случае напоминало университетский музей, куда изредка заглядывали сонные посетители. Внешне учебный процесс казался здесь абсолютно мифическим. Я попал в университет, когда в курилках и буфетах умные разговорчики о прочитанных книгах сменились обсуждением кровавых триллеров и подсчётами опустошённых бутылок на днях рождения и вечеринках. Пустословие некоторых учёных мужей, усыплявших на первых лекциях аудиторию, тоже мало кого волновало. «Прогрессивные мысли» кое-кто предпочитал черпать из бульварного чтива под воздействием щедрых потоков алкоголя, а то и наркотиков. Я сам в какой-то момент попал во власть разнузданной массовой культуры. Уже отгремели в Русском музее выставки Малевича и Филонова, а я всё ещё крутился на Невском проспекте вокруг уличных художников в бессилии найти адреса настоящего искусства. Здесь рождалось обманчивое ощущение причастности к творческому процессу, и даже дух мелкооптовой торговли не мог поколебать