Домочадец. Сергей Юрьевич Миронов
мурашки. – Можешь представить, последний раз я купался здесь пятьдесят лет назад.
…За неделю, что я один провёл в особняке, не случилось ничего примечательного, если не считать появления двух картин, которые мне несомненно удались. Я развернул мастерскую в мансарде. Паркетный пол был застелен листами ватмана и картоном. Я ползал на коленях в узких проходах между пугающими своей молчаливой пустотой неизведанными галактиками и склонялся у приглянувшегося листа, изливая на него заранее приготовленные красочные смеси, которые низвергались водопадом из стеклянных и жестяных банок. Я был потрясён размахом своих абстрактных изысканий. Никогда ещё я не чувствовал такой мощной свободы в основании творческого пространства. Я двигался по полу легко, словно по льду, и странные вибрации нетронутых бумажных фактур вступали со мной в безмолвный ритмический диалог, который я вёл плавными росчерками кисти на мокром вздувшемся ватмане. Когда выпады моей кисти, подобные дерзким уколам рапиры, оставляли на бумаге грубые текучие подтёки и не было никаких шансов обратить их в русло отчётливых цветовых рек, я поднимался с колен и долго бродил среди островных отпечатков развеянной страсти, обращённой в немые идеи, формы и темы.
Писать я заканчивал не раньше полуночи. Я гасил свет в мансарде, желая скорее приземлиться на твёрдый матрас, лежавший на полу у тахты. Ночевать на втором этаже в спальне, отведённой мне Вальтером, я не решался. Обстановка там была напыщенной и строго официальной: антикварный скрипучий диван, громоздкий буфет из красного дерева, приобретённый Шмитцем у начальника профсоюзного санатория, примитивный пейзаж Куршской косы, стилизованный под экспрессионистские небрежные холсты Молленгауэра1, наконец, скрипучие стулья, целых пять стульев с подковообразными спинками, простоявшие полвека в глуши тёмных складских помещений военного санатория.
Утром я просыпался под задорные звуки танцевальной музыки, проникавшей в мансарду через распахнутую створку окна. Это значило, что Вера, приходившая в дом к восьми, готовит на кухне обед. У Вальтера она работала полгода. До расселения дома Вера жила в квартире Крёпке с пятилетним сыном. Они ютились в маленькой угловой комнатушке, отделённой от других комнат фанерной перегородкой. Вальтер переселил её в однокомнатную квартиру в новом кирпичном доме на окраине Дивногорска. Тронутая заботой Шмитца, Вера сама предложила ему помощь по ведению домашнего хозяйства. И не прогадала.
Шмитц нуждался в верном человеке, который присматривал бы за домом в его отсутствие. Всё-таки дом этот до моего приезда был практически нежилым, и кто-то обязан был следить за сохранностью имущества, разбросанного по этажам в многозначительном хаотичном порядке, и кто-то должен был потчевать Вальтера густым русским борщом, и с крыльца улыбаться ему, выпорхнувшему из машины с лёгкостью старшеклассника, приглашая в чистые, пахнущие моющими средствами апартаменты.
Поначалу,