После любви. Виктория Платова
с каждой секундой он становится все более светлым. Теперь я двигаюсь не на ощупь – вполне осознанно, я вижу (вижу! вижу!) смутные очертания стен, и силуэт небольшого прожектора, и камни мостовой в самом низу.
Все. Можно перевести дух.
Слева от меня – узкая невысокая ниша в стене. Тупик. Им заканчивается улочка, по которой мы с Фрэнки пришли сюда. Метрах в пятидесяти от места, где я стою сейчас, – переулок, его легко промахнуть, если не знаешь о его существовании. Еще пятьдесят метров по переулку, затем поворот направо, и ты оказываешься на улице, гораздо более оживленной, чем эта. Мастерские художников (Эс-Суэйра славится своими мастерскими), лавки резчиков по дереву, несколько небольших гостиниц, отсюда и до отеля Доминика рукой подать.
Скорей бы до него добраться.
Еще вчера я сказала бы – «домой». Но со вчерашнего дня много чего изменилось. А сегодняшний добил меня окончательно. Особенно приключение на смотровой площадке, ну и натерпелась же я страху! Не исключено, что уже завтра воспоминание о нем вызовет улыбку, а Фрэнки…
На Фрэнки я нисколько не сержусь.
Хорошо, что дело ограничилось сдержанным, если не сказать – натянутым – поцелуем. Три года не заниматься любовью, чтобы в результате получить такое вот недоразумение – нет уж, увольте!.. Мстительные мысли о мужской несостоятельности Фрэнки придают мне силы, я отдышалась, пришла в себя, лишь немного кружится голова и шумит в висках.
Но это скоро пройдет. Пройдет.
Я останавливаюсь возле углового дома, его фасад выходит сразу на две стороны, но дверь – только в переулок, я проходила мимо нее бессчетное количество раз, и всякий раз она была закрыта. Даже днем. Теперь на мостовой лежит квадрат света, дверь распахнута едва ли не настежь – étonnante![10] Обогнув ее, я почти налетаю на пожилого араба, стоящего в проеме.
Его темное, изъеденное временем лицо кажется мне неуловимо знакомым. Ясин. Ну да, Ясин. Примерно так будет выглядеть Ясин лет через тридцать. Продольные морщины на лбу, поперечные – у переносицы: их контуры (едва заметные у рыбака) стали четкими, ясными. Мне в голову вдруг приходит шальная мысль, выуженная из недр детства, где до сих пор гуляют котенок со щенком, где полным-полно леденящих душу сказок, легенд и баллад: что, если я проблуждала в темноте тридцать лет, и Ясин уже успел бросить рыбный промысел, и купил этот дом, и теперь поджидает меня. И что именно он развязал мешок со специями, в которых я плавала: запах эстрагона, кориандра, базилика невыносим.
Что, если?..
Эстрагон, кориандр, базилик – они как черные пастушьи псы, стерегущие отары; они следят за тем, чтобы ни одна овца не отбилась. Мои скудные арабские овечки при мне, для того чтобы завязать разговор, достаточно и их.
– Добрый вечер, – говорю я на арабском.
– Доброй ночи, мадам, – отвечает мне состарившийся Ясин. С теми же интонациями, что и Ясин молодой.
– Отличный вечер. Очень теплый.
Араб прикладывает ладонь к груди. За его спиной – прямоугольник комнаты, он освещен плошкой
Удивительно!