Гавань. Юлия Бекенская
свечу, и он, поклонившись, принял. Со своего места видел простоватый, утиный профиль невесты и напомаженный чуб жениха. Разглядел золотые венцы с куполками.
Дьякон нараспев вопрошал:
– Имеешь ли ты раб божий Александр, произволение благое и непринужденное и крепкую мысль взять себе в жены рабу божию Ирину?..
Глаза у рабы божией Ирины блестели, губы беззвучно шевелились.
Голос жениха был хрипловат – то ли от волнения, то ли от духоты. Церковный истопник расстарался, чтоб православный люд не замерз в это ясное воскресенье – от печи, где стоял историк, шел жар.
Пара встала на колени на белый плат.
А ведь так могли бы сейчас стоять мы с Еленой, подумал Данила.
– Миром Господу помолимся! – басовито возгласил батюшка.
– Господи, помилуй, – подхватил хор.
Чистые, ликующие голоса летели под сводом. Один, ясный, девичий, показался Даниле знакомым. Он поднял глаза, почти ожидая увидеть, как мелодия звенит и бьется под куполом…
– помилууууу… – уууу все тянулось, и никак не могло закончиться.
Купол качнулся, и время застыло.
И в этот растянутый миг пришли барабаны, запульсировали в висках, накрыли душной волной, потащили, не давая вздохнуть, закачали, как щепку, и потянули в водоворот.
Купол закружился. Мучительной судорогой скрутило живот, словно он наглотался соленой волны. Сжалось сердце. Ноги стали ватными, Данила зашарил в поисках опоры, схватился и тут же отдернул руку – ладонь обожгло.
– Сомлел, батюшка, – участливый шепоток, – и свечку-то, смотри, обронил…
Салатовая старушка, взяв Данилу под локоть, увела его от печи и усадила на лавку.
– Такой молодой, а сомлел. Я Архипу-то говорю: куда топишь? Куда столько в печку пихаешь! Ты посиди, полегчает…
Данила прислонился к стене. Пелена с глаз спадала, но что-то было не так. Вместо ладана чудился запах морской, соленый.
– Исполнил дома пшеницей, зерном и елеем…
Батюшка, троекратно благословлявший венцом жениха, сквозь зеленоватую пелену предстал повелителем морей Нептуном, а жених с невестой, с венцами из водорослей на головах обрели рыбьи головы, будто тощая треска и губастый карась стояли у аналоя.
Данила прикрыл рот ладонями, чтобы не закричать. Зажмурился, сосчитал до десяти – и открыл глаза.
Храм обрел привычный вид.
Священник соединил руки супругов, покрыв их парчовой епитрахилью, и повел вокруг аналоя.
– Господи помилуу… – хрустальный девичий голос звенел, отдавался болью под черепом. Знакомый голос, и это узнавание было досадным, мучительным до того, что сил больше не было слушать…
Данила поднялся и пошел сквозь приторный полумрак, отмечая укоризненные взгляды матрон и завистливые – детей, отмытых и причесанных к празднику.
А вслед летело ликующее, в клочки дерущее душу пение.
Прикладная ботаника
Ильич