Записные книжки. Петр Вяземский
обедом у него разбил рюмку. Отец вспылил и целый обед проворчал.
– Можно ли, – сказал Лев, – так долго сетовать о рюмке, которая стоит двадцать копеек?
– Извините, сударь, – с чувством возразил отец, – не двадцать, а тридцать пять копеек!
«Я недаром презираю людей, – говорил кто-то, – это стоит мне несколько сот тысяч рублей, которые роздал я неблагодарным».
…Император Павел очень прогневался однажды на английское правительство. В первую минуту гнева посылает он за графом Растопчиным, который заведовал в то время внешними делами, и приказывает ему изготовить немедленно манифест о войне с Англией. Растопчин, пораженный как громом такой неожиданностью, начинает, со свойственной ему откровенностью и смелостью в отношениях к государю, излагать перед ним всю несвоевременность подобной войны, все невыгоды и бедствия, которым может она подвергнуть Россию. Государь выслушивает возражения, но на них не соглашается и им не уступает. Растопчин умоляет императора по крайней мере несколько обождать, дать обстоятельствам возможность и время принять другой, более благоприятный оборот. Все попытки, все усилия министра напрасны: Павел, отпуская его, приказывает ему поднести на другой день утром манифест к подписанию.
С сокрушением и скрепя сердце, Растопчин вместе с секретарями своими принимается за работу. Приехав, спрашивает он у приближенных, в каком настроении государь. Хотя тайны при дворе, по-видимому, и хранятся герметически закупоренными, но всё же частичками они выдыхаются, разносятся по воздуху и след свой в нем оставляют. Все приближенные к государю лица, находившиеся в приемной перед кабинетом комнате, ожидали с взволнованным любопытством и трепетом исхода этого доклада. Он начался.
По прочтении некоторых бумаг государь спрашивает:
– А где же манифест?
– Здесь, – отвечает Растопчин (он уложил его на дно портфеля, чтобы дать себе время осмотреться и, как говорят, ощупать почву).
Дошла очередь и до манифеста. Государь очень доволен редакцией. Растопчин пытается опять отклонить царскую волю от меры, которую признает пагубной; но красноречие его так же безуспешно, как и накануне. Император берет перо и готовится подписать манифест. Тут блеснул луч надежды зоркому и хорошо изучившему государя глазу Растопчина. Обыкновенно Павел скоро и как-то порывисто подписывал имя свое. Тут он подписывает медленно, как бы рисует каждую букву. Затем говорит Растопчину:
– А тебе очень не нравится эта бумага?
– Не умею и выразить, как не нравится.
– Что готов ты сделать, чтобы я ее уничтожил?
– А всё, что будет угодно вашему величеству. Например, пропеть арию из итальянской оперы. – И он называет арию, особенно любимую государем, из оперы, имя которой не упомню.
– Ну так пой! – говорит Павел Петрович. И Растопчин затягивает арию с разными фиоритурами и коленцами. Император подтягивает ему, а после пения раздирает манифест и отдает лоскутки Растопчину.
Можно представить себе изумление тех, кто в соседней комнате ожидал