Убить Гертруду. Александр Фирсов
искать, искать. Но, в отличие от него, он не мог сформулировать что. Можно ж в любом возрасте копаться и искать напрасно… Разница в возрасте – лет десять-пятнадцать, не меньше, но Антон рядом с ним школяр. Печать элитарного благородства обретаешь, если дано учиться на свалке!
Черновиком пришедшего драконова года стала для них сегодня помойка, и тем интересней. Отпали ненужные стеснения, отсохли формальности… Плеваться словами не возбраняется! Ведь ими так много исписано хороших книг! Правда, хлама еще больше. По определению. Кто не брался за перо? Антон надеялся найти ответ на вопрос: что такое книга? Почему она просится быть написанной и принуждает к одиночеству, отрешенности, власти воображения? «Зима на дворе, холод, и где мое гусиное перо?»
Тут его дернуло достать из-за пазухи вчерашнюю бутылку коньяку:
– Может быть, эту книжечку полистаем?
Незнакомец остановился, отложил занятие, посмотрел еще раз в глаза Антону, снял очки, потом снова их нацепил мимо глаз. Похоже, возрадовался?! Переменилось в нем что-то. Тут же отложил книгу, которую с таким интересом просматривал до заманчивого предложения приложиться к соблазну. Подлетела жажда другого рода – жажда «Ид». С взаимной поспешностью покинули они помойку; перелезли через забор, потопали по сугробам коротким путем. Он второпях, слегка заикаясь, когда Антон принял его приглашение в гости, представился: Николай. Не было никакой случайности: то же имя вписалось в початый реестр новогодних встреч. Но не жалкий обреченный Колян. Нет, в этом человеке сохранялось всё его нехилое человеческое достоинство. Обменялись рукопожатием, так, для порядка, заключив тем самым между собой на этот вечер дружеский союз. Шустро потусили по знакомой улице, мимо продуктового; разговор то и дело взвивался возбужденным смехом. Выпить – и всё тут! Тогда и начнется новая жизнь. А что останется по-прежнему, уже неважно! Без проволочек подошли к дому панельной кургузой хрущевки. Николай махнул на окна своей квартиры.
Окна ничем хозяина не выдавали, но были ржавые, с облупленной краской, в глубине черные провалы: свет не горел в квартире ни в одном окне. Настораживали запустением старые, ободранные, но всё-таки когда-то покрашенные в белый цвет рамы; вставленные в них стекла, мутные от времени и не мытые, видно, из принципа, навевали не то заскорузлую тоску, не то полное равнодушие хозяина к своему быту. Когда вошли, пахнуло чем-то сгнившим, прокисшим, заплесневелым. И не было никакой ошибки: вот твой урок, смотри, дурень, куда тебя потянуло. Гостю не хотелось вникать, что послужило поводом к такому бедламу, кто там жил еще? Чей в шкафу прячется скелет? Или Николай жил один? И почему так беспонтово он себя обложил вековой ветошью? На подоконниках с внутренней стороны наваленный хлам служил чуть ли не шторами, доходил почти до самой гардины. Окна заложены чем-то, что и определить уже невозможно, тоже, наверное, принесенным с помойки. И так продуманно аккуратно исполнен был столбик