По волнам жизни. Том 1. Всеволод Стратонов
имела право называться городской. По обе стороны от нее Екатеринодар выглядел, как станицы старого времени. Маленькие домики – хаты, под соломенными крышами, – посреди дворов. Часто при них и садики. Заборы – везде деревянные.
Тротуары – тоже деревянные, в две или в три доски, закрепленные на поперечных брусьях. При дождях почва размякает, и эти доски танцуют. Торчащие из них гвозди дырявят обувь и калоши. Кирпичные тротуары – лишь на Красной, да изредка у домов богатых.
По сторонам тротуаров – водосточные канавы, иногда широкие и глубокие. В дождливое время они так заливаются, что ребятишкам не только купаться, но и утонуть в них можно. Это и случалось. А зимой на них отлично кататься на коньках – говорю по опыту.
От Красной одна часть города спускалась к Кубани. У реки домики маленькие, точно карточные. Сильно теснятся на склоне Кубани. При пожарах выгорают пачками. А почти каждую весну эта часть города заливается Кубанью. Из воды торчат тогда соломенные крыши, а между ними плавают лодки с домашним скарбом.
По другую сторону от Красной улицы город спускался к озеру-болоту Карасуну. Здесь еще сохранялся старый лес, среди которого когда-то строился Екатеринодар. Отдельные дома тонули среди массы деревьев.
На Карасуне – ныне он засыпан и застроен – происходили катанья на лодках, и на пароме переправлялись в лесок Дубинку, где устраивались пикники, гулянья. Зимой Карасун замерзал и обращался в великолепный каток. Теперь Дубинка занята вокзалом и железнодорожными строениями.
Кроме Дубинки, переходившей в своей крайней части в «дачу Бурсака», на некотором расстоянии от города был лесок Круглик.
Чистяковской рощи тогда не было. Ее создатель, городской голова Г. С. Чистяков, был в ту пору еще моим одноклассником, и мы просидели с ним на одной парте почти весь гимназический курс. Я шел одним из первых в классе, Чистяков же любил полениться и нередко поэтому списывал классные работы у меня. Он обладал большой силой, и, когда я, опасаясь взыскания, не позволял ему списывать, Гаврила Чистяков, действуя одними ногами, незаметно сгребал меня под скамью. Учитель видел над партой лишь мою голову. Мне, конечно, влетало. Приходилось ему уступать. Впоследствии Чистяков, – с которым мы всю жизнь оставались друзьями, – уже в роли городского головы, возил меня в коляске, запряженной пожарными лошадьми, показывать свое детище – рощу, которая тогда напоминала воткнутые в землю карандаши.
Весною и осенью Екатеринодар утопал в грязи. Почва – мягкая, черноземная. В жизни не видел я таких ужасных грязевых озер в городах, какие образовывались здесь, на площадях и улицах. Фаэтоны извозчиков, а также возы нередко опрокидывались. И в грязевых озерах нередко тонули лошади, а порою возницы или седоки.
Моя мать, отправляясь весною или осенью на «вечера», нередко надевала, для перехода через улицы, охотничьи сапоги. А то, вспоминаю, случалось, что родителей сопровождал дворник с громадной охапкою сена и с досками. Сено бросалось в грязь, сверху хлюпали доски. По такому кратковременному настилу родители спешили переправиться через улицу[48]. Иной раз на балы публика свозилась
Ср.: «Самое яркое воспоминание о Екатеринодаре оставила по себе его удивительная, невообразимая грязь. Она не просыхала, начиная с осени, вплоть до самой весны. Иногда она появлялась и летом. С первых дней октября дожди лили, почти не переставая, по целым неделям, а если и прерывались на день, на два, то лишь для того, чтобы возобновиться с новой силой. Немощеные улицы превращались в реки густой, вязкой грязи. В некоторых местах были устроены досчатые переходы через улицы, но они были покаты, скользки и с них часто сваливались в грязь. На деревянных узких тротуарах, проведенных возле канав, было не лучше. Грязь была так глубока, что почти покрывала колеса, ездить и ходить по ней было чрезвычайно трудно. Никакие галоши не помогали делу – нога глубоко увязала в грязи и не хватало сил вытащить ее вместе с галошей. Приходилось обращаться к посторонней помощи – кто-нибудь тянул застрявшую галошу и таким образом помогал вытащить ногу. Чаще же всего нога вынималась без галоши, которая тотчас засасывалась грязью и бесследно исчезала. Мы прибегали к разным способам облегчать себе путь. Брали человека с вязанкой сена, которым он устраивал нам переходы, проходили через чужие дворы, перелезали заборы, чтобы добраться до улицы, где был какой-нибудь тротуар. В заборах всегда можно было найти отверстия и лазы, проделанные для своего удобства бесцеремонными прохожими. Иногда, при безвыходном положении, мужчины на руках переносили дам через грязь. Для избежания неудобств с галошами я выписала высокие, непромокаемые сапоги, но это также представляло некоторое затруднение – необходимо было иметь с собой башмаки, чтобы, приходя куда-нибудь в дом, заменять ими грязные сапоги» (