Чувства и вещи. Евгений Михайлович Богат
весь мир, а вот читать было некогда, а сейчас, несмотря ни на что, у него будет хорошая старость. Это его дословное выражение: «хорошая старость». «У меня, – говорит, – будет хорошая старость – воспоминания и книги, книги и воспоминания». И вот я ему завтра открываю все как есть…
Надо было уходить, но оторваться от библиотеки я не мог, опять подошел к шкафам, мне попался на этот раз один из томов «Истории нравов», живописно повествующий об экзотике разных веков и народов. Я углубился и забыл обо всем.
Ее голос вывел меня из забытья.
– Раритет? – четко, по-деловому осведомилась она.
– Нет, – ответил я, – но тоже редкость…
Я вышел из старого дома и ступил на палубу корабля. Ее чуть покачивало. Вокруг клубился туман. Я повернул голову и увидел рядом с собой человека – его большое, массивное лицо было настолько рельефным и резким, что даже в тумане отчетливо вырисовывались все черты и морщины. И я его узнал. Это был Цицерон.
– Нам теперь надо поговорить, – обратился он ко мне отлично поставленным голосом оратора, – о нравственной красоте. Рассмотрим вопрос об уважении к людям, и, так сказать, об украшениях жизни – о воздержанности, об умеренности, о всяческом успокоении душевных треволнений и о соблюдении меры во всем… Положение это содержит то, что по-латыни можно назвать…
Он перешел на латынь, я перестал его понимать и лишь наслаждался голосом и медью мертвого и вечно живого слога.
– Однако, – расстался он наконец с латынью, – мы рассматриваем это положение долее, чем нужно. Суть его в том, что умеренность, скромность, самообладание и воздержанность неотделимы от нравственно-прекрасного. Надо пользоваться благоразумно словом и делом, по-гречески это называется…
Он перешел на древнегреческий, и я опять перестал его понимать.
Ветер усилился, я поднял голову, чтобы посмотреть, выдержат ли паруса, и увидел, что стою перед собственным домом.
Через неделю у метро на рекламном щите появилось объявление:
«Роскошная библиотека с редкостями, раритетами, суперраритетами, изданиями Новиковской типографии и полным собранием сойкинского Дюма обменивается на дачу…
Тел……Марину».
Стоя перед этим объявлением, я вдруг подумал о том, что можно было бы написать его и более выразительно, с магнетической силой воздействия. Ну хотя бы в стиле начала века: «Невероятное стало возможным благодаря моей библиотеке. Заставьте полюбить себя мировую культуру. Овладейте ее непокорными вершинами – источниками вечного блаженства…»
Шум
Ни одной обсерватории мира не удалось по сей день уловить сигналы внеземных цивилизаций. Они безмолвствуют, если вообще существуют, или не желают общаться с нами. По убеждению ряда компетентных лиц, вероятность, что в обозримом будущем нам удастся узнать о них что-либо достоверное, измеряется ускользающе малыми величинами. Кто-то из современных острословов охарактеризовал ситуацию нижеследующей формулой: в наши дни есть две великих невозможности –