Записки сенатора. Константин Иванович Фишер
стала совершенною развалиною; после многих напрасных поисков нашелся охотник купить дачу за десять тысяч рублей (ассигнациями), полковник Мочульский, и то с тем, чтобы ему был дан немедленный ответ, дабы он мог до осени покрыть строения новыми крышами. Гагарин писал мне, чтобы я дал Мочульскому честное слово, что дача останется за ним, и Мочульский тотчас принялся за исправление дачи. Когда все крыши были возобновлены и печи переложены, что стоило Мочульскому более двух тысяч рублей, явился Киреевский, предлагавший за дачу двенадцать тысяч рублей, и Гагарин приказал продать дачу ему.
Я напомнил князю честное его слово, на что он отвечал мне, что в официальных действиях честное слово ничего не значит. Я написал это княгине, описал ей затруднительное свое положение и объявил ей, что, при всем желании служить ей, не могу продолжать сношения с опекуном, которого понятия о чести так противоположны с моими. Княгиня прислала мне две тысячи рублей для возвращения Мочульскому и извиняла своего зятя, однако я не согласился иметь с ним какое-либо дело и прекратил с ним сношения.
Все это происходило в отсутствие князя Меншикова. Он был в Турции. По приезде он поручил мне искать квартиру для сестры; я и нашел ее в доме Васильчикова. Князь, посылая меня к Васильчикову, сказал мне: «Это глупец, который гордится, что женат на племяннице Кочубея, он способен быть грубым; чтобы это предупредить, говорите с ним по-французски». Когда доложили обо мне Васильчикову, он вышел ко мне с надменностью человека, который «в родню был толст, но не в родню был прост», и сел на кресла, стоявшие спиною к окну. Я, без дурного умысла, сел тоже на кресла, рядом стоявшие, и с Васильчиковым чуть не сделался паралич. Он покраснел, смешался, встал и объявил мне, что ему некогда и чтобы я пришел к нему на другой день утром. На другое утро заставил он меня ждать; я стоял в зале, подле его кабинета, которого двери были открыты; в зеркале, украшавшем простенок залы, отражалось происходившее в кабинете. Этот вероломный домочадец показывал мне, как вельможа садился за письменный стол, как он вынимал из ящика бумаги и обкладывал ими поверхность стола, дотоле чистого, и как камердинер уносил стулья, стоявшие близ этого стола. Когда все эти приготовления кончились и вельможа окончательно поставил себя в положение «великого мужа, сидящего в углу уединения» – согласно комплименту, адресуемому великому визирю, – я был позван и поневоле должен был стоять перед сидящим боярином. Как бы то ни было, княгиня приехала в Петербург, а это было главное. В доме Васильчикова жила она только одну зиму. Какая разница в тогдашних нравах и нынешних!
Князь Гагарин, богатый и блестящий придворный, принадлежавший к высшему обществу, жил в своем доме, где с лестницы входили прямо в столовую, через которую надобно было непременно входить и в гостиные, и в кабинет. Тут обедали, тут завтракали дети. Такого же устройства была квартира княгини и в доме Васильчикова. Теперь вице-директор департамента, с калмыцким рылом, вымаливающий в передних