Дом за порогом. Время призраков. Диана Уинн Джонс
по камням сквозь туман на звук, карабкаясь и срываясь.
В этом белом мокром тумане не было видно ни зги. Думаю, если бы я не так сильно хотел пить, то никогда не нашел бы источник. Скалы были просто жуткие, впору ноги переломать. Сплошной твердый-твердый розоватый гранит, такой твердый, что на нем ничего не росло, и такой мокрый, что я то и дело шлепался на живот. Это было больно – не меньше, чем обдираться о борт Летучего Голландца. Вы же помните, что гранит будто бы сделан из миллионов зернышек, розовых, черных, серых и белых, так вот, честное слово, каждое зернышко царапало меня отдельно.
Через некоторое время я забрался куда-то довольно высоко, и чарующее глуховатое журчание слышалось уже совсем близко, где-то справа. Я соскользнул туда и волей-неволей застыл на месте. Там в граните был огромный раскол, широкая и глубокая щель, а я слышал, что вода журчит по другую сторону этого провала.
– Вот непечатные слова! – сказал я (на самом деле я сказал не так. На самом деле я эти слова и сказал).
Но я терпеть не могу сдаваться. Это вы уже поняли. Я спустился в раскол, а потом поднялся с другой стороны. Сам не знаю, как мне это удалось. Когда я подтянулся и еле-еле выбрался на другую сторону, руки у меня были будто куски пружины и я не мог заставить их сжать в кулаки, да и ноги чувствовали себя не лучше. К тому же я был весь в синяках и ссадинах. Роскошное, должно быть, было зрелище.
Журчание раздавалось теперь совсем близко, из-за большого обломка скалы. Я пробрался вокруг него. Это был здоровенный камень, торчащий на вершине горы, а по другую сторону был каменный уступ шириной футов восемь, а то и больше. И там мне снова пришлось остановиться как вкопанному, потому что к обломку между мной и водой был прикован цепями человек.
Мне показалось, что он мертвый или умирает. Он привалился спиной к скале, и глаза у него были закрыты. Лицо было запрокинуто, и он меня не видел, ведь я полз на четвереньках, слабый, как котенок, но мне бросилось в глаза, что он исхудал не меньше Летучего Голландца, а выглядел еще хуже, потому что у него не было бороды, только рыжеватая щетина. И волосы у него были рыжеватые, но от здешнего дождя и тумана все промокли, так что почти слились с гранитом. И одежда у него, то есть все, что от нее осталось, тоже промокла и посерела, и лохмотья бешено трепал пронизывающий холодный горный ветер. Я видел почти всю его кожу. Она была белая-белая, словно у трупа, и на фоне скалы и тумана выделялась ярко-ярко, будто светилась.
А цепи, которыми он был прикован, – они и вправду светились. Вот они были по-настоящему жуткие. Прямо сияли. И были почти прозрачные, как стекло, но белее и как-то каменнее на вид. На скале прямо передо мной лежало большое звено из цепи, соединявшей его правую руку и ногу. Я видел сквозь него увеличенные зернышки гранита, розовые, черные, серые и белые, посередине звена крупнее, по краям мельче и слегка окрашенные молочным. Будто я смотрел сквозь слезинку.
Он не шевелился. Я немножко собрался с силами и решил, что раз он едва живой, то ничего плохого мне не сделает, поэтому встал и по уступу