Перекрёсток путей объездных. Лирика. Сергей Степанов-Прошельцев

      Я свернусь клубком, как удав:

      выбор мой беспощадно крут,

      и поеду я не туда,

      где меня, вероятно, ждут.

      Я навеки покину дом

      и забудет меня родня.

      Нетудальный этот синдром

      станет правилом для меня.

      Когда слякоть и неуют,

      когда дальние поезда,

      когда вновь колёса поют

      гимн дорогам, что не туда.

      * * *

      Я это когда-то на собственной шкуре примерил,

      на шкуре салаги, на скорбном пути новобранца:

      не может поэт стать когда-то воякой примерным,

      ведь в личность другую не светит ему перебраться.

      Теряются мысли, когда лишь одна несвобода.

      Измена себе станет божьему дару изменой.

      Но как быть со звездами? Там, в глубине небосвода,

      они подчиняются строгим законам Вселенной.

      Но как быть с другими, кто, не предаваясь печали,

      восславил войну? Это, вроде, достойные люди.

      Они убивали? Ну да, и они убивали.

      Найдём ли подтекст в сердцевине их трепетных судеб?

      Но полно! Секрета тут нету. Искать его тщетно.

      И мысль эту трудно измерить практичною прозой:

      они убивали, когда то убийство священно —

      во имя отчизны, когда была жизнь под угрозой.

      Не надо теперь вытирать о минувшее ноги.

      Считаясь солдатом, я всё же остался поэтом.

      И что из того, что я был в эти дни одиноким?

      Я бился за нашу свободу, не зная об этом.

      Я вытерпел всё, если даже за шизика держат,

      я вытерпел всё, испытанья казалась мне лажей,

      ведь наша свобода нуждается в мощной поддержке,

      и я отстоял её честно и без камуфляжа.

      * * *

      Я опять ни к чему ниоткуда приплыл.

      Гауптвахта… Мне здесь не положен матрас.

      Выводной, не томи, здесь звереют клопы,

      я хочу подышать – ну, хотя б через раз.

      Не осмыслят сие ни Платон, ни Декарт,

      что отсюда транзит разве только в дисбат.

      Это вроде купе, только это – плацкарт,

      и страшнее чем это, быть может, лишь ад.

      Вот и всё. Мне на жизни поставили крест,

      и клопов легион наступает опять

      к жениху, потерявшему столько невест,

      что уже не способен за них воевать.

      * * *

      Можно, наверно, сойти с ума,

      если тот час настал,

      если вокруг ветров кутерьма,

      Северный Казахстан.

      Степь та в белёсой траве мертва,

      ждёт, как сурка питон.

      Здесь бы напиться воды сперва,

      а умереть – потом.

      Глаз устаёт. Тут простор сквозной.

      Солнце не может сесть.

      Здесь до серёдки прожарит зной,

      если серёдка есть.

      Здесь я осунулся, одичал…

      Дело, наверно в том,

      что, как тифозник, степь по ночам

      дышит горячим