Ich любэ dich (сборник). Илья Кочергин
знаешь, что ответит? Она скажет – я достойна большего!
Мы вместе замолкаем, сдерживаем подступившие чувства и желания на счет Юли и ее психотерапии.
Я смотрю на Костю, потомственного офицера, который хранит в шкафу медали и шинель своего деда-танкиста, дошедшего до Берлина, на Костин надежный профиль – и чувствую, что нужно признаться. Нехорошо так долго кривить душой.
– Я ведь ходил к Юле на личную терапию несколько месяцев.
– Мне Светка говорила. Даже в пример ставила. Я тоже собирался, но тут на Манежке эти беспорядки, потом Дубровка. Нас гонять на всякие учения постоянно стали. Короче, время не хватило. Ну а сейчас уж меня не заманишь.
Костя наблюдает за другими посетителями в зале, быстро оценивает вновь вошедших, иногда кратко характеризует их. Я не обращаю внимания на других, как обычно, наблюдаю за собой, иногда отвлекаюсь на Костю.
Мы поддерживаем друг друга, мы нормальные люди, пока сидим здесь плечом к плечу, чистим полосатика и болтаем. А потом мы расстанемся, вернемся каждый к себе домой, к Любке и Светке, и станем людьми, которых нужно еще улучшать и улучшать.
У меня наверняка шизоидная акцентуация, у Кости – параноидальная, если я правильно запомнил слова моей любимой.
Для того чтобы стать полноценными, мы должны ходить на личную терапию лет пять, не меньше. Вполне возможно, нужно еще на группу походить пару лет. Иногда это злит, иногда лишает сил, иногда мы бунтуем.
– И как она тебя лечила? Расскажи.
– Ну, разбирали мои отношения с матерью и отцом. Рассказывал ей про свое детство. Какие-то упражнения, уже не помню. Потом спрашивает меня, как я представляю себе идеальное будущее через пять лет. Я размечтался, говорю – мы с Любкой сидим на крыльце нашего деревянного дома… Она мне – нет, давай без Любки. Мол, как я представляю свое будущее, а не наше будущее. Я говорю – это мое будущее, что мы сидим вместе на крыльце. Так и не сошлись.
– Завидует просто. Ее водопроводчик, наверное, не хочет с ней сидеть вот так на крылечке. Ну и дальше что?
– Дальше со снами стали работать. Я записывал сны, приносил ей. Потом мне приснилось, что я в отцовских подштанниках, вернее, в бабкиных. Короче, отец как-то зимой додумался поддевать под брюки длинные старушачьи труселя. Они всегда в магазинах свободно лежали. Почти до колен такие…
– Знаю, знаю.
– Говорит – такие теплые, хорошие. Учил еще нас, что нужно следить, чтобы не застужать себе ничего. А мы с братом смеялись над ним. Ну вот, мне приснилось, что я сам в этих бабкиных штанах.
– И что Юля?
– Она мне говорит, что все, что тебе снится, это часть тебя. Это все ты сам. Поэтому мне нужно было представить себя этими самыми панталонами и рассказать, что я чувствую в связи с этим. Я пытался.
– И что ты чувствовал?
– Мудаком себя чувствовал. Больше не стал к ней ходить. Любка считает, что я просто испугался.
Костя вздыхает.
И мы расходимся по своим супругам.
А на следующий день вечером, после очередного семейного скандала, я опять курю на лестничной