Ich любэ dich (сборник). Илья Кочергин
на детских головках шуршали, дети соскакивали с нар и, толкаясь, забирались обратно, говоря что-то по-алтайски.
Она читала вслух подписи на странице, полагая, что речь должна идти о лягушках.
– Бака́ тебенип-тебенип…
– Бака́, – тонко повторяла маленькая Диндилейка и прижималась головой к ее боку.
Огромные пространства и прекрасные пейзажи уютно прятались от нее снаружи, за бревенчатыми стенами аила, отверстие дымника в потолке впускало небольшой, но вполне достаточный свет летнего дня. Серединой этого мира был очаг. В громадном казане, похожем на перевернутое ночное небо, грелся чай, забеленный молоком, подслащенный солью, заправленный для сытости и запаха поджаренным толченым ячменем.
Дым, завиваясь, уходил вверх. Казалось, что этот круглый забавный домик без окон вращается вокруг дыма, как деревянная каруселька. Вращается вместе с ней и со мной, с головастыми крепкими малышами, с конской упряжью, висящей у входа. С посудой и тазами, с низенькими табуретками на земляном полу, со стрекотом саранчи снаружи, с запахом горной полыни.
Может быть, она захочет устроить где-нибудь неподалеку свой маленький центр мира, вокруг которого я проложу тысячи тропинок, готовя дрова, охотясь, уходя на покос или возвращаясь обратно.
Так и случилось, только центр своего мира она вскоре устроила на четвертом этаже девятиэтажки на Второй Рощинской улице в Москве.
Это путешествие было нашим последним длинным путешествием. И в конце его мы втроем, вместе с Альбертом, отправились в тайгу и посетили озеро Юлу-Коль, а потом прошли вдоль реки, путь для которой когда-то провел своим пальцем богатырь Сартакпай.
На Алтае, в устье реки Ини, жил богатырь Сартакпай.
Когда он охотился, ни одной птице не удавалось пролететь над его головой – он стрелял без промаха. Быстро бегущих маралов и осторожную кабаргу бил метко. На медведя и барса ходил один, держа в руке свою трехпудовую пику с девятигранным наконечником. Его мускулы были твердыми, как наросты на березе, хоть чашки из них режь. Поэтому его арчимаки – чересседельные сумки – не пустовали, к седлу всегда была свежая дичь приторочена.
Сын Сартакпая, Адучи-мерген, издалека услышав топот черного иноходца, всегда выбегал встречать отца. А жена сына, сноха Оймок, готовила старику восемнадцать разных блюд из дичи, девять разных напитков из молока.
Но не был счастлив, не был весел прославленный богатырь Сартакпай. Выйдет Адучи встречать отца, поглядит вниз по долине и уже издали видит, как низко опущена его голова. Длинная коса до самой земли болтается – иноходец чуть не топчет ее задними копытами, с другого бока лошади висит неподвижно в опущенной руке камчи из кабарожьей кожи с изукрашенной таволговой рукояткой. Тихо, невесело едет богатырь, не погоняет даже коня. Брови, разросшиеся, точно густой кустарник, почти закрывают темное лицо.
Сноха Оймок подает старику чашку, холодея от смутного ощущения, что делает что-то не