Метро 2035: Преданный пес. Дмитрий Манасыпов
вернулось топливо. С ними вернулись и охотники за торгашами. Только круче, смертоноснее и опаснее. Так что караванщики, на своих двоих проходившие нехожеными тропами, тайными и одним им ведомыми трактами, пробиравшиеся через самую задницу, где только звери и воющий ветер, все так же оставались в цене.
А проходить в час те же пять километров давно стало невыгодно. Семь, стандарт, если не в грязь или снег. С грузом, весящим, если все нормально, половину собственного веса. С запасом воды в двух флягах, топором или тесаком на поясе, с пятью сухарями или двумя пачками галет, парой банок консервов, магазином патронов или полным патронташем, если не было автоматического оружия. С палкой-посохом, на конце блестящим в редких солнечных лучах неровным, но всегда остро заточенным наконечником.
Караванщиков уважали, ценили, боялись и ненавидели. Трепались, мол, могли те увести с собой, в дорогу, кого захочется. Звездели – мол, Дорога для них давно заменяет не то что Отца-Сына-Духа, но и родных с близкими. Вышел на нее, прошел туда-сюда с пяток раз, все, душа караванного заражалась и каюк, был человек, стал перекати-поле. А с такими связываться – себе хуже делать.
Много чего, в общем, несли. В основном, само собой, конченую пургу и самый натуральный словесный понос, натюрлих. На деле все, как и обычно, оказывалось иным. Без всякой там сраной романтики.
– Выходим завтра. – Кот, стоя перед строем собственного стада, не улыбался. – За вас, голожопые, мы с товарищами заплатили проезд отсюда и до Георгиевки. Побережете ножки, отработаете скорым ходом. Через Кротовку, Отрадный и дальше, в Бугуруслан. Оплата, само собой, сдельная. Десять кило груза – пять патронов за двадцать километров. Еда, два раза в день, за наш кошт. Зверье, у вас цена проще, ваши же сраные жизни. Все меня поняли?
Нанятая голытьба, подрядившаяся идти с Котом до Бугуруслана, тихонько заворчала, но перечить не спешила. «Зверье», стоявшее слева, само собой, молчало. Когда звякает цепь на шее, не больно-то попиздишь.
Купленных душ у Кота, считая Хаунда, с собой оказался добрый десяток. Двойняшки, мальчишка с девчонкой лет четырнадцати, с уловимым уродством, что не спрячешь – родимыми пятнами почти на все лицо. Две девки лет по двадцать пять, крепко-деревенские, широкоплечие и мужикастые. Что в них нашли мутировавшего, кроме сисек размера пятого-шестого, Хаунд так и не понял. Тонкий худой черныш в заношенном вертолетном комбезе, с волосами, заплетенными в косу и странноватыми наростами на лице. Трое обычных мужиков непонятного возраста, явно живших в одном месте, если судить по опухолям на лице, накрывавшим кому что. Красивая баба под сорок, поджарая, задастая как лошадка, со светлыми волосами, обрезанными сейчас почти под корень. Вот, собственно, и все.
Нанятых оказалось столько же. В общем, ровно под двадцать некислых и туго набитых баулов, с лямками и ремнями поперек груди, ждущих своих верблюдов. Пятерка компаньонов Кота смотрела на выстроившиеся две шеренги как на говно и не вмешивалась в разговоры шефа.
– А теперь отбой. По загонам.
Вольные