Дневник. 1873–1882. Том 2. Дмитрий Милютин
и уехать в Киссинген. Андраши и Биконсфильд открыто, цинически заявляют, что им решительно всё равно, какая судьба постигнет тот или другой христианский народ, лишь бы отстоять интересы своей страны.
Телеграммы, полученные вчера вечером и сегодня утром (то есть уже после выезда Нелидова из Берлина), очень неутешительны. Вся Европа оказывается против нас, даже в таких вопросах, в которых мы с уверенностью рассчитывали на поддержку других, как например, в притязаниях Австрии на завладение Боснией, Герцеговиной и enclave. [Европа находит это домогательство законным; ни один голос не противится подобному вторжению Австрии в самый центр Европейской Турции.]
Нахальные требования Австрии возмущают меня до глубины души. К удивлению моему, государь принял эти вопиющие требования весьма спокойно и снисходительно; без дальних рассуждений приказано Гирсу телеграфировать графу Шувалову, чтобы он изъявил согласие на последнее предложение графа Андраши. Конечно, отказ в этом случае неизбежно повел бы к закрытию конгресса и к войне; уже вполне очевидно, что мы имеем против себя не одну Англию, а всю Европу и что ни от кого поддержки ожидать не можем. При такой постановке вопроса нет выбора: приходится на всё соглашаться, во всем уступать.
20 июня. Вторник. Известия из Берлина о вчерашнем заседании конгресса довольно благоприятны. Несмотря на жалобные заявления румынских посланников (Братиану и Когэлничану), допущенных в начале заседания, присоединение Южной Бессарабии к России решено единогласно; выговорено в пользу Румынии только ничтожное изменение южной границы участка Добруджи, предназначенного в обмен на Южную Бессарабию. Решение это явно успокоило государя; камень с плеч упал. Остается еще сомнительная точка – Батум; но и в отношении этого вопроса, кажется, уже последовало предварительное соглашение. Англичане только выговаривают условие, чтобы Батум обращен был в порто-франко. Против этого, конечно, спорить не будем.
Из Константинополя телеграфируют, что Порта соглашается на немедленное отправление комиссии в Шумлу и Варну и просит только подтверждения данного уже обещания, что немедленно по очищении этих крепостей наши войска начнут отходить от Константинополя и начнется передача турецких пленных.
После обычного дипломатического совещания и продолжительного моего доклада было еще одно совещание о великом князе Николае Константиновиче. Пригласили и полковника Ростовцева, приставленного к нему в качестве ментора и опекуна. Решено уже, что, по существующим законоположениям, брак великого князя с девицей Дрейер не может быть признан законным и будет расторгнут; но затем возникает все-таки вопрос, как поступить относительно самого Николая Константиновича. Государь полагал лишить его звания флигель-адъютанта. Я высказал мнение, что такое распоряжение будет иметь вид карательной меры и притом наказания оскорбительного; если же смотреть на великого князя как на человека психически больного, то логичнее было бы