Повести и рассказы – 1. Виталий Сыров
с утра, потому часто уходил в тень и лежал под берёзкой. Пришлось съездить два раза на ключик, где вода была такой ледяной, что зубы ломило.
Судя по диаметру ствола, берёза была старая. Я лежал и рассматривал шрамы на коре. Одни из них сделали мои руки, а другие – когда-то сделал мой дед. Это зарубки от сбора берёзового сока весной во время сокодвижения.
Как-то дед ранней весной взял меня на «охоту». Это он так назвал. Потом я понял, что дед прививал во мне мужское начало. Ибо рос я без отца. И больше никто, кроме него, не мог этого сделать. Мне тогда было уже почти семь лет. И дед решил, что пора научить меня стрелять и приобщить к оружию. Наверно, рановато, ведь «двустволка» двенадцатого калибра была почти с меня ростом. Это ладно, ведь я был не по годам рослый. Дед, видимо, предчувствовал быструю кончину, потому и торопил события.
Дорога к болоту, где можно было безопасно стрелять, лежала мимо того полевого участка, где и росла эта берёза.
Выйдя из жилой зоны, дед нацепил на меня патронташи, полные патронов. Их три было. Один был тяжёлый и в два раза мог обвиться вокруг моей талии. Потому дед повесил патронташ на меня так, как я видел на картинках с изображением революционных матросов, опоясанных пулемётными лентами. На моём плече тоже висело ружьё – игрушечное. Я гордо вышагивал рядом с дедом. Оба с ружьями!
Природа уже оживала от зимней спячки. На первом пути к болоту дед сделал зарубку на берёзе и ловко приделал к ней металлическую кружку. Сказал, что на обратном пути у нас будет сладкая прохладная водичка. Конечно, сок берёзовый я пил и не раз. Дед весной, возвращаясь с охоты, всегда приносил целый бидончик. А ещё уток и куличков. Но вкуса этой дичи я уже не помню.
Стреляли много. От стрельбы сильно заболело правое плечо и звенело в правом ухе. Во время выстрелов дед держал меня сзади, чтобы я не свалился на спину от отдачи. Да ещё он срезал из ивы ветку с рогатиной. Воткнул её в землю и на рогатину опирали ствол ружья. Мушкетёр, не иначе.
На обратном пути мы пили сок. Дед покурил, сидя на пеньке. Сказал, что у этой берёзы самый вкусный сок из всех, которые растут рядом.
Дед умер через два месяца, так и не проводив меня в первый класс. А я теперь лежал и искал ту зарубку, которую он тогда сделал. Но так и не нашёл. Шрам зарос и был незаметен. Вот бы на человеке так! А шрам в душе, он невидим посторонним, но человек с ним может жить всю жизнь, а душевная рана будет ныть до тех пор, пока человек способен ощущать боль.
Нам свойственно рубить с плеча. Оставляем рваные раны налево и направо. Но мало тех, кто потом может заживить их, чтобы не кровоточили шрамы, не терзала боль тело и душу.
Дед чем-то залечил зарубку на берёзе, но я не запомнил. Честно говоря, мне тогда это было не интересно. В тот момент меня интересовало настоящее ружьё. Из стреляных металлических гильз и из ствола пахло тухлым яйцом. Дед сказал, что так пахнет сгоревший дымный порох. А от бездымного – запах слащавый. И сказал, что после охоты мы ещё будем чистить и смазывать ружьё.
Спустя