Русский Феникс. Между советским прошлым и евразийским будущим. Дарина Григорова
на протяжении последней четверти века существования новой России и был одной из причин, побудивших меня исследовать постсоветский период России с точки зрения взаимоотношений власть – национальная идентичность. В России, независимо от исторического периода, именно власть несет ответственность за все, что происходит в государстве, и эта гипертрофия является естественной для обширных российских пространств.
Другим признаком русской власти является сакрализация государства и в некоторой степени ее персонализация с царем, императором, генеральным секретарем или президентом России. Личностный фактор и иррациональное отношение к государству (между двумя крайностями – обожествлением и демонизацией) являются частью российской идентичности и ее способности мобилизироваться в суровых исторических испытаниях.
Погрузившись в евразийскую тему историософского наследия ранних евразийцев в постбольшевистской эмиграции[2], я нашла свое объяснение архетипа «русская национальная идентичность», а именно – «нация-феникс», т. е. русский национально-образовательный процесс всегда будет открытым, незавершенным, приобщающим через русскую культуру, которая является европейской, и сохраняющим этническую суверенность каждого народа в рамках России. «Феникс» – поскольку она способна возрождаться после исторических катаклизмов (1812,1917,1941–1945,1991…), не переходя на колею европейского национализма, поскольку подобно тому, как российская колея советского времени шире европейских (вопрос национальной безопасности), так и на российской территории этнонациональный (завершенный) тип идентичности несовместим с русскими пространствами – он возможен только на ограниченных территориях и приводит к распаду.
Неслучайно Збигнев Бжезинский поддерживает тезис о противопоставлении «имперского» и «национального» в российском контексте – о постсоветской России как бывшей империи, которая должна превратиться в национальное государство. Бжезинский доходит до того, что определяет русскую аристократию имперского периода как балтийскую, немецкую, польскую и грузинскую элиту («вон это элита!»), которая «не становится никогда аутентично русской, несмотря на русскую религиозность [имеет в виду православие] и самоопределение». Отсутствие российской элиты, по его мнению, продолжается и в СССР, при большевиках «иностранцы у власти», было несколько русских, а после Ленина пришел грузин[3].
Если бы Сталин был просто грузином, то бывший президент Грузии Михаил Саакашвили не снес бы его памятника в центре Гори после цветной революции роз, потому что именно сталинская политика является антиленинской и пророссийской (в национальном, а не в этническом смысле), направленная на возрождение русской идеи со второй половины 30-х годов до окончания войны[4]. Интерпретация Бжезинского – это выступление в стиле этноцентрического национализма, которое спекулятивно можно было бы применить ко многим странам с маргинальными националистами, в том числе и в США (можно подумать, что кто-то оспаривает американо-польский дуализм
Григорова, Дарина. Евразийството в Русия. София, 2008.
Russia is going to a very difficult process of recovering it’s own national identity. Russia for a long time has an Empire but elite was mostly from the baltic states and the Germany… from Poland, Georgia – that was elite! not authentically Russian even though Russia’s religiously and in terms of identity.
Zbigniew Brzezinski on Russia and Ukraine, Center for Strategic and International Studies, CSIS, December 19, 2014. http://csis.org/ multimedia/zbigniew-brzezinski-russia-and-ukraine.
Вдовин, А.И., Зорин В.Ю., Никонов, A.B. Русский народ в национальной политике XX век. М., 1998. С. 211–278.