Сто двенадцатый коридор. Владимир Васильевич Зенков
лупатым глазом в окно, проговорил:
– Старик, я тебе задачу предварительно объяснил. Подробности чуть позже. Давай-ка, дружок, выпьем, – и набухал мало не по полному лафитнику коньяка.
– Мы, чай, с тобой три года не виделись. Могу я со старым приятелем за воротник заложить?
– Как можно, экселенц! Такое пристало, простите, лишь боцманам в портовом кабаке. Ваш день, вероятно, расписан по минутам?
Кривцов значительно сказал:
– Друг мой! Тот, кто не отыщет для старого товарища час-полтора – просто неудачник. Чем бы он, каналья, не занимался.
– Ваша правда, экселенц. Поехали.
Пропустили по чарочке. Федорыч достал темно-синюю пачку сигарок «Мистер Спэйс», предложил.
– Старик, ты с ума сошел! Здесь же запрещено курить.
– Плевать мы хотели на всякие дурацкие запреты. У нас свои порядки.
Ткнул на селекторе клавишу «confidentially», блудливо скосил глаза и пропел баском:
– Одна баба раздурачилася…
Александр подавился дымом, захохотал, вспомнив старую историю.
Как-то в академические времена, пригласили они к себе в комнату двух девчонок с факультета обслуживающих систем. Вечер проходил в полной гармонии. Утомленные курсантки в неглиже, валялись на ковре. Александр в халате развалился в кресле. Федорыч в совершенно непристойном виде – в чем мать родила – подошел к нему с рюмкой.
– Старик, споем. Посвятим наших дам в древнее искусство.
И они запели жуткую похабщину, неведомо из каких исторических глубин, забредшую в современный мир. Песню о том, как в некую деревню привезли огромный фаллос «на восемнадцати возах», и как обрадовались этому событию деревенские бабы.
Кривцов, басистым речитативом наигрывал первую часть куплета, Александр вступал в конце. Потом, сделав испуганные и значительные лица, прижав пальцы к губам, тихонько пели припев:
– Раз-два, люблю тебя,
Люблю тебя…
В этой древней непристойщине было какое-то необъяснимое очарование, словно в куске старого домотканого полотна, расшитого петухами.
Курсантки хохотали, как нанятые – академическая литература о таких песенках просто не знала.
В разгар сценического триумфа наглухо запертая дверь комнаты открылась, и пожаловал местный патруль нравов во главе со старой девой – преподавательницей психологии гуманоидных цивилизаций.
Остолбеневший патруль лишился дара речи. Знаток гуманоидной психологии, однако, не потерялась. Она довольно долго и очень пристально смотрела на голого Кривцова, потом резко повернулась и вышла. Обалдуи из патруля, потоптавшись, тоже выкатились.
Александр, вздохнув, сказал:
– Ну, вот, накрылся зачет по гуманоидной психологии.
Федорыч, со смаком вытянув рюмку, завертел носом:
– Не боись, мастер, леди нам простит. Всем нутром чую.
Большой знаток женской души, Кривцов, оказался прав – леди простила.
Смеялись много, вспоминая золотые годы. Отпыхавшись, Александр