После того как ты ушел. Кэрол Мэйсон
звонил. Примерно час назад.
При этом известии голова у меня идет кругом. Джастин звонит своей секретарше, но игнорирует жену.
У меня подгибаются ноги; впрочем, я и так уже сижу.
– Вот как… все в порядке. Прошу прощения. Я забыла. Джастин действительно говорил мне об этом. Но я по своему обыкновению пропустила его слова мимо ушей. – И тут мне приходит в голову: а почему Луиза не спрашивает меня о том, как прошел наш медовый месяц? Не потому ли, что Джастин ей уже все рассказал? – Сейчас я на работе… – А не догадывается ли она, что я нагло обманываю ее, и не представляется ли ей наш разговор нелепым и оскорбительным? – Я перезвоню ему домой.
Нажав кнопку отбоя, я застываю в оцепенении после только что состоявшейся беседы, вслушиваясь в странный, гипнотический шум крови в ушах, который затягивает меня, будто в водоворот, и лишь спустя некоторое время вспоминаю, что неплохо было бы одеться.
Джастин будет работать дома.
Я подхожу к гардеробу, но вместо того, чтобы достать оттуда юбку, тупо смотрю на бесчисленные рубашки, брюки, куртки и костюмы Джастина, в безупречном порядке развешанные по цветам, а также на его обувь, столь же безукоризненно выстроенную в ряд. Вещи, которые рано или поздно ему понадобятся. Это обязательно произойдет.
А значит, Джастин за ними вернется.
Я окунаюсь в серое утро, по своему обыкновению выйдя из метро за одну остановку до галереи, чтобы остальной путь пройти пешком. Именно их я любила больше всего на свете (до того как у меня появился муж, бросивший меня через пять дней совместной жизни) – эти двадцать минут наедине с собой по пути на работу и обратно; они походили на книжный форзац, который соединял один день с другим. Но сегодня выяснилось, что под обложкой скрывалась пустота. Я перехожу через дорогу, не обращая внимания на рев автомобильного клаксона и на человека, который, высунувшись из окна, орет на меня:
– Смотри, куда прешь, дура чертова!
Каблуки моих туфель стучат по брусчатке Грей-стрит. Я отчетливо слышу этот звук, он заглушает прочий шум, и я тону в размеренном ритме. Час пик продолжает бурлить вокруг меня, вот только кто-то отключил звук. Мастеровой, сидящий в белом фургоне, роняет: «Отличные ножки!»
Раньше я бы непременно улыбнулась. Разве можно устоять перед комплиментом? Но теперь перед моим внутренним взором вдруг снова всплывает записка Джастина; сердце и ноги останавливаются. Я совершил ужасную ошибку. Так больше не может продолжаться; нужно прекратить это ради всех нас. Прости меня.
Мимо скользят автомобили; люди обходят меня, а я стою столбом посреди улицы, словно застряла во временной петле. Я перечитываю эту записку вновь и вновь, пока слова не начинают расплываться и накладываться друг на друга. Но раньше я кое-чего не замечала. В записке ведь не сказано «ради меня» или «ради тебя», или «ради нас обоих».
Очевидно, в этом уравнении имеется еще одно неизвестное.
Глава вторая
– Реализм – коварное слово. Художник задает дискурс, а мы должны