Ихтис. Елена Ершова
понесли, не куда-нибудь.
– Неужели старец на самом деле чудотворец? – поинтересовался Павел и шагнул в дом. Здесь было гораздо теплее, из кухни доносились приятные запахи хлеба, настоянного на травах чая.
Бабка загремела засовами, откликнулась:
– А ты, милок, верь! Чем вера крепче, тем хвори слабее! Только верь с умом, а то некоторые ум-то теряют.
– Вот и мне показалось, что девчонка немного, – Павел покрутил пальцами у виска, – не в себе. Почему ее старец не вылечит?
– Тело исцелить просто, душу сложнее, – бабка вздохнула, скинула платок – волосы у нее оказались на удивление темные, едва тронутые сединой. – Одно дело, когда кость сломана или глаза не видящие. Совсем другое – когда душа гниет.
Тут она покосилась на Павла, перекрестилась и продолжила торопливо:
– Ты на Акулину зла не держи. Бесноватая она. Кликуша, – и, поманив Павла, Матрена пошла вглубь дома. – Ты проходи, милок! Вот тут твоя комната, коли по нраву.
– Говорят, кликуши будущее видят, – заметил Павел, повесил куртку на рожки вешалки и, переложив блокнот из кармана куртки в задний карман брюк, прошел в комнату.
Спальня – небольшая и чистая. Кровать, видимо, перестилалась недавно, хозяйка убрала ее накрахмаленными наволочками и подзорами. На столике – подсиненная скатерть, обвязанная по краям цветочным узором. Покосившийся шкафчик и стул – вот и вся мебель.
– Очень уютно, – сказал Павел и только теперь понял, насколько устал. Ночь, проведенная в поезде, прошла почти без сна, и аккуратная пирамидка подушек – мал мала меньше – влекла свежестью и покоем. Хотелось уткнуться в прохладную наволочку и спать, спать…
– Вот и отдыхай, – бабка Матрена будто прочла его мысли. – А я обед сготовлю и баню истоплю. Умыться можно из рукомойника. Водопровода у нас нет, воду из колодца носим. За баньку, правда, доплатить надобно.
Павел покорно отдал задаток и, оставшись один, сделал пару кадров. После чего, скинув одежду, нырнул под одеяло и заснул почти сразу. Сны ему не снились, но незадолго до пробуждения почудилось, будто кто-то тронул за плечо мягкой лапкой, ткнулся влажными губами в щеку.
– А-ню-та, – сонно выдохнул Павел и повернулся на другой бок, но его руки встретили только пустоту. Павел зевнул и приоткрыл глаза: мимо прошмыгнуло что-то маленькое, темное. Колыхнулась занавеска, и худая черная кошка на миг замерла на подоконнике, уставив на человека внимательные зеленые глаза. Кошка была точной копией той, что мурчала на лавке у знахарки Ефимии. Или той, которая спала на старой инвалидной коляске Леши Краюхина. Впрочем, мало ли на свете худых черных кошек? У этой к тому же оказалось белое пятнышко на лапе, и Павел попытался вспомнить, были ли белые пятна у тех, оставшихся в Тарусе?
Между тем гостье надоело играть в гляделки, она махнула хвостом, словно прощаясь, и ловко нырнула в открытую форточку.
«Разве я открывал ее?» – подумал Павел и проснулся окончательно.
В комнате посвежело. За окном тянулся унылый серый день. Часы показывали половину третьего.
Ежась,