Блокадный танец Ленинграда. Повесть 12+. Сьюзи Литтл
я делала без их поддержки.
Пришел день выписки. Врачи требовали, чтобы я еще месяц провела дома, лежа на кровати. И я лежала в нашей комнате, хорошо натопленной железной печкой-буржуйкой и ждала вечера, когда вернется мама. Уставшая после смены, она мыла руки и прижималась к моему лицу холодной щекой, еще не согревшейся после мороза. Я жадно втягивала ноздрями остатки зимних запахов улицы с её щеки и крепко обнимала:
– Начнем? – устало спрашивала мама и потихоньку начинала разминать мышцы на моих ногах.
По сорок минут, каждый вечер мама растирала мои ноги, разогревая застоявшиеся за время болезни мышцы. Закончив, она уходила на кухню, чтобы приготовить ужин к возвращению папы. Так прошла зима.
В конце февраля я вернулась в класс и снова встала у станка. Последней. Последней от рояля. Было жутко обидно стоять в последних рядах, после того, как на протяжении двух лет я неизменно была первой. Травма в один день отбросила меня далеко назад. Но ничего нельзя было поделать. Пришлось взять себя в руки и начинать все сначала. Мои ноги, связки, мышцы долго с трудом вспоминали свои навыки и умения. Всю весну я пыталась догнать не только одноклассниц, но и себя прежнюю. Это было нелегко. Участковый врач, который продолжил наблюдать меня после выписки из больницы рекомендовала не перегружать ноги излишними занятиями, чтобы избежать повторных травм. Но я все-равно тайком, после окончания уроков возвращалась в опустевший класс и еще час занималась одна.
Весна пролетела очень быстро и я не заметила, как наступило лето тысяча девятьсот сорок первого года. Учеников распустили на летние каникулы. Я была упрямой и не прекращала заниматься. Папа приладил к стене деревянный брус и получился импровизированный станок, возле которого я проводила дни напролет. Я так надеялась, что в сентябре вернусь в класс и покажу своему педагогу все, на что я способна и меня вернут на прежнее место к роялю.
Но ничего из этого не случилось, не сбылось. 22 июня 1941-го года Ленинград замер возле репродукторов и громкоговорителей. Все замерли, придавленные голосом Левитана, объявившем о начале войны. Я помню, как лица мужчин потменели, стали жесткими, серьезными, многие женщины заплакали. И мама тоже. Глядя на обычно веслую и жизнерадостную маму в слезах, безнадежно качающей, будто маятником, головой, я поняла, что случилось что-то очень страшное.
Город обрел суровое лицо. Напрягся весь, ощетинился кошкой, готовящейся к прыжку. Началась эвакуация. Музеи старались сохранить культурные ценности, в Эрмитаже поснимали картины, бережно упаковали в холщевые тряпки и вывозили подальше от немецких захватчиков. Насыпали в мешки песок и обкладывали ими памятники, в большом количестве расставленных по улицам культурной столицы. Эвакуировали даже заводы. На заводе «Светлана», где работал папа, демонтировали все станки и вместе с рабочими вывезли в Свердловск. Помню, как он пришел домой и сообщил, что по приказу