Горькое похмелье. Игорь Болгарин
стало в зале. Табачный дым вился над головами. – И так получится, шо мы вроде как пойдем в союзники до генералов. Нам этого селяне не простят…
– Так шо ж делать, батько? – спросил Лашкевич.
– Не знаю. Спросим у наших друзей из Москвы. Они – розумнее, грамотнее. Может, шо дельное присоветуют?
И хлопцы опять аплодировали, пока Аршинов поднимался на сцену.
– Насчет того, кто из нас зараз самый умный – не знаю, – начал Аршинов. – Не так давно мы у вас, еще не во всем разобрались. Поэтому не судите строго, если что не так скажу. Почти уверен, большевики образумятся и поймут, что им с нами надо быть в союзе. А вот то, что деникинцы нам никогда не будут товарищами, это уж наверняка! Для них единая и неделимая Россия выше всего! Идею всемирной анархии им не понять!.. Так я думаю!..
Закончив, Аршинов спустился в зал.
Махно кивал: верно, мол. Согласен.
– Будем держать фронт против Деникина, – сказал он. – Защитим вольную Гуляйпольщину, землю свободы. А там видно будет, каким боком большевики до нас повернутся. Может, и признают.
– Признав вовк овечку за родну сестречку, – невесело пошутил Лашкевич.
– Ну а шо нам остается? Шо? – Махно начинал сердиться. – Я не бог… Думайте и вы, маршалы мои!
Нестор заметил, что в зале появился Задов, прислонился к стенке. Такая уж теперь была у этого здоровяка профессия: неслышно уходить, неслышно приходить.
– Шо там у тебя, Лёва?
– Був я под Павлоградом, – пробираясь к сцене, еще издали начал свой отчет Лёвка. – Беседував с красноармейцами. Сами мобилизовани, против нас у них ничого нема. Хотя красни таку пропаганду против батьки распалылы и против нас тоже, шо аж волос на голови горыть!.. – Лёвка потормошил своей грязной пятерней буйные пока еще, вьющиеся темные кудри. Нос картошкой, хитрые маленькие глазки, всегда себе на уме. Но батьке предан. Достав из-за пазухи кипу газет, он положил их перед Махно. – Но есть новости и похужее. Атаман Григорьев подняв восстание против большевикив. Перебыв всех своих комиссаров…
И зал разом зашумел. Галдеж поднялся невероятный.
– От это да!..
– А шо йому? У його шесть бронепойиздив! Сила!
– Деникину ворота открыв!.. Шо ж оно буде?
– А тоже назывався батьком! Якый, к свиням, батько? Штабс-капитан, сук-кин сын!..
– То до Петлюры, то до белых, то до красных! Бигае, як дурна собака за хвостом!.
– Григорьев – не дурак! Шось знае!..
– Батько! – это уже Лепетченко. – А може й нам до Григорьева? От була б сыла! И офицерив бы к ногтю, и большевиков… У Григорьева даже два ероплана!..
– Тихо! – стал успокаивать всех Махно. – Думать будем. До завтра. За нами пять уездов, сотни тысяч людей. Они ж на нас надеются! Криками мы ничего не решим. Но шоб к завтрему каждый имел свою думку. Два слова – и все! На долгие разговоры времени не будет!
И с какой-то обреченностью в голосе пошутил:
– А Лепетченке ероплан подарим. Пусть летает, як эта… як курица!
Невеселый