Прощай, Атлантида. Владимир Шибаев
на память вместо фотки. А то что ж мы тут по-твоему, зря тремся?
И тут вдруг Арсений Фомич, слишком быстро оглядев вопрос, несколько невпопад вперся:
– А, может, не стоять бы вам тут, прямо на проходе мчащихся к электричке? Может, по другому проводить труд?
– Тю-ю! – присвистнула обмотанная лисонькой. – Вон, глянь на Элоизку. Отец ее чуть не сжил.
– Отчим, – тихо поправила бледная.
– Довел домогалкой до психухи. А там санитар, рожа-утюг. Куда ей деться. Где спальное место приглядеть, кроме под мужиком. Вот и вышла со мной на обучение хоть какому толковому ремеслу.
– Сейчас, я слышал по объявлению, в партию сине-зеленых недобор. Да и видел их жидкое шествие. По радио говорят: будут кормить на акциях. Экологическими продуктами, без сои.
– Пускай и с соей. Где это? – воскликнула ученица, подняв серые глаза. – Что они, эти зеленые, голубые что-ли зеленкой от заразы мажутся?
– Да нет, – возразил географ. – Говорят, борются, чтобы везде только яблоки цвели. Им, наверное, и плакаты нужно нести – ну, там " Женщинам свободных профессий – медицинские гарантии!". У них международное гуманитарное снабжение-поддержка, читал где-то в газете между строк.
– Тю-ю! – повторила старшая. – Сказки твои пройдены в приходских школах. Если б мы тут не стояли, кто бы мы сейчас были, гуманитарный ты рашпиль. Я – или последней старухой-побирухой не устроилась, или в каком чиновьем каземате лапу сосала у какого такого портфель портфелича, и его же задарма после службы обеспечивала дружбой, задом драила. Мне такая свобода нипочем. А здесь я честный частный предприниматель, хоть и вывалилась из кучи-малы, и себя уважаю. Ваше племя пасу и множу понемногу. И начальники тут при мне долго за этот свет не цепляются, толстяки. Такая у меня квалификация. Третий от инсульта сгорел, чтоб ему на памятник смахивать.
– Она и дочку малолетнюю кормит, всеми надеждами обеспечивает, – встряла другая, волнуясь.
– Ты на мою свободу своими грязными международными предложениями не засматривайся. Не за это простые работницы всего света телами и столетиями бились, – горько оправила чулок Эвелина Розенблюм. – Ладно, ступай, да свечку поставь, что не наградила тебя по заслугам особой хворью, мирный ты человек. К святому только не прикасайся, заразный он хуже всех. А ты, Лизка, не хнычь, – прикрикнула она на товарку. – Он с виду только слесарь, а внутри что ватник. Никакого прока серьезной даме без средств. Скоро уж смена попрет, с жиру взбесившись.
И Арсений Фомич споро юркнул мимо жриц этого храма в открывшийся задний, за дамами, проход и, пошатавшись меж глухих заборов, скоро высклизнул в следующий тупичек, со всех боков загромажденный в три ряда дышащими гнилым рассолом огромными бочками.
Чуть поплутав по-слепому, он в тонкой темноте нащупал единственный выход, оказавшийся заставленным маленьким человечком в черной хламиде, оформленной под рясу, дергающим глазом, подбитой и отливающей синькой левой щекой и всем бледным, маленьким, похожим мелкими чертами на раскладной многоэмальный