Во времена Саксонцев. Юзеф Игнаций Крашевский
Мы будем счастливы, я надеюсь, потому что уже держим в руках поводья, – сказал полковник, – вскочить на седло будет легко…
– И удержаться на нём и этого скакуна или наровистого иноходца привести в нашу конюшню, – смеясь, говорил курфюрст. – Ну ты меня понимаешь!
– Отгадываю и понимаю, – вставил полковник. – Это задача, достойная вас…
У курфюрста заблестели глаза.
– Ты знаешь, что я уважаю Габсбургов, люблю их и благоприятствую им, – говорил он далее, – что императорский дом у меня в большом почтении, но трудно уступить ему этот счастливый случай, когда он сам навязывается. Имели время, пробовали… не сумели ничего… моя очередь… Речь Посполитую с её нелепыми вольностями нужно однажды от основания переделать в наследственную монархию, и навести порядок… Там господствует такой беспорядок, какого я мог себе желать… Думаю, что пробил час, и что он мне предназначен.
Флеминг молчал, слушая. Затем курфюрст вставил:
– Что ты на это скажешь?
– Против этого ничего не имею, – медленно ответил приятель, – но нужно себе заранее сказать, что император, который нам по-приятельски обещает быть помощью, что курфюрст Бранденбургский, не считая других… помогать в этом явно не будут.
– О, нет, – воскликнул Август, – потому что сами на этот кусок зубы точили, но…
Поглядели друг другу в глаза и оба рассмеялись. Август вытянул руку…
– Ты меня понимаешь, поэтому поговорим об этом, поговорим… мне нужен кто-то, с кем бы я обо всё этом мог обсудить. Ты знаешь Польшу?
Лицо Флеминга, который к постепенному рассуждению не был привычным, гораздо больше чувствовал себя созданным для дела, чем для слов, и обычно коротко и решительно только случаем делился своими мыслями, немного омрачилось. Август требовал от него как раз то, что ему давалось трудней всего. Живой темперамент, расположение, привычка делали для него долгое рассуждение трудным. Он живо понимал и тут же привык запечатывать безапелляционным заключением, мастерски брошенным. Август это знал, но именно в этот раз свои мысли хотел на ком-то испробовать, а почти никому, кроме Флеминга, не доверял. Никому на свете, кроме него, доверить их и даже в них признаться не решился бы. Были это его великие тайны, которые бы в глаза выдавать преждевременно не годилось. На вопрос: «Ты знаешь Польшу?» Флеминг отвечал нетерпеливым покачиванием головы.
– Мы её все знаем, – выпалил он вдруг, – и никто её не знает. Нужно в ней родиться и жить, чтобы понять.
Флеминг пожал плечами.
– Через мои семейные связи, – сказал он, – и через мою кузину каштелянову я немного научился понимать поляков. Мне сдаётся, что с ними всё можно сделать, но уметь нужно…
Курфюрст молча указал на лежащие на столе деньги, давая понять, что эффективней всего было бы начинать с них.
– Это обычное средство, – ответил полковник, – но не всех в Польше можно взять деньгами. Везде там есть продажные люди… но там, кроме золота, нужны ум и ловкость. Играть как в шахматы