Стальное сердце под угольной пылью. Цирковая Мышь
их владельцев. Вот двухэтажный коттедж, кажется с гаражом, вместо огорода аккуратный, ещё зеленый, газон и несколько клумб. Рядом небольшой деревянный дом, выкрашенный голубой краской, почти весь участок занимает чёрный прямоугольник распаханной земли. Там совсем крохотный домишко, не больше строительной бытовки, а вокруг настоящий сад, яблоневый или вишнёвый, а может и грушевый.
Электричка пришла в назначенное время. Открылись выкрашенные серо-зелёной эмалью двери. В вагоне – два человека, она села на свободную лавку к окну. Пейзаж за стеклом дрогнул и поплыл назад. Река, поселок, дикие поля, мост, промзона. Она смотрела в окно и заставляла себя не думать о событиях этого дня. Она обязательно их осмыслит, но не сейчас, может быть, завтра или дня через три. Больше всего ей хотелось укутаться в одеяло и смотреть фильмы, один за другим, всю ночь, чтобы мозг отключился под утро.
За окном возникли многоэтажки. Электричка приближалась к вокзалу. Оба пассажира зашевелились, взяли багаж и вышли в тамбур. Девушка сквозь стекло в раздвижных дверях увидела, как один из них сунул в рот сигарету, но видимо вспомнив, что курение на перроне запрещено, убрал её за ухо. Поезд остановился.
Вечером она сидела на кухне с большой обжигающей ладони кружкой и смотрела на идеально круглое оранжевое солнце за тонкими трубами завода. Дым прозрачной вуалью закрывал часть солнечного диска. Солнце с неуловимой стремительностью опускалось к горизонту. Девушка закрыла глаза. Под веками заплясал ослепительно белый круг. Край солнца коснулся земли.
3 глава
С низкого светло-серого неба падал колючий мелкий снег. Первый в этом году. Ей всегда представлялось, что каждая снежинка – это маленький всадник с копьем, воин зимы. Он на полном скаку врезался в землю и погибал от её тёплого дыхания. Но копье всегда успевало ужалить, занести каплю леденящего яда. Первый снег. Миллиарды крошечных воинов погребающих под собой противника.
Снег таял не в силах удержаться на пока ещё живой земле, пропитывал всё холодной влагой. Она рассыпалась бисером на оконных стёклах, просачивалась в трещины асфальта, превращала почву в вязко-скользкую жижу и сквозь поры кожи добиралась до сердца. Город выцвел. Обнаженные, ободранные листопадом, улицы зябко ёжились под сырым ветром. Опустелые парки звали горожан, покачивая тёмными костлявыми ветвями. Дым заводов примешивался к непроницаемому облачному одеялу.
Люди старались показываться на серых мокрых улицах как можно реже, прячась за стенами квартир, магазинов, школ и прочих лучащихся желтым теплом помещений. Люди кутались в свитера, шарфы и шали, пили, обжигая язык и губы, чай, какао и кофе и избегали смотреть в окно. Разговоры не клеились. Сошли на нет еще недавно бурлившие сплетни. Жизнь в городе замерла.
Она сидела на паре и раскрашивала ядовито-яркими ручками контурную карту. Голос лектора звучал монотонно и отстраненно. Казалось, он не видел сидящих за партами непривычно тихих студентов. Девушка закрыла колпачком