Тропинки веры моей и любви. Инна Буторина (Беляева-Арсанова)
и во дворе, и у нас дома, разыгрывали пьески и показывали взрослым. Постепенно я стала одна ходить по городу – в школу и пока мама на работе. Мой немецкий набирал обороты. Мама удивлялась произношению: «нас учили в институте ставить язык, а у тебя со слуха все получается». А мне было удивительно – что тут особенного? Недалеко находилась кирха (почему-то с петушком на башне), туда меня тоже влекло, правда внутрь не решалась войти. Частенько случались эпизоды, когда нас с Хельгой, очевидно, и других детей, на улице угощали совершенно незнакомые люди – то монахини какой-нибудь печенюшкой, то, например в трамвае, женщина с корзинкой фруктов – по яблоку. Мне, сытой, было стыдно (народ голодал), но, так же, как Хельга, сделав книксен, принимала угощение. А маме как-то сказала, что пусть-ка Хельга поживет у нас, пока каникулы – она была из многодетной семьи, худющая, зеленая. Мама согласилась, а в семью всегда что-нибудь да посылала.
Там, в Галле, я в первый раз услышала оперу. Это была «Пиковая дама», которая мне долго потом не давала покоя. Постигая музыку, приятно было вскоре узнать и увидеть памятник И.С.Баху в центре города…
И снова Москва
У мамы Муси отпуск, а меня поместили в специальный интернат, для девочек, на улице Казакова, от министерства иностранных дел, так как дома, на Каляевской (ныне Долгоруковская), «невозможно было жить», но мама Аня жила и «сторожила ЕЁ комнату». Иногда она приезжала ко мне в интернат, и все продолжало быть двусмысленным в отношении родства. Муся же всегда присылала нам с ней посылки.
Училась я средненько. Блистал (на фоне других учениц) только мой немецкий, хорошим был и русский. Кстати, однажды было обнаружено, что совсем не знаю немецкой грамматики, и мне, по-моему, с удовольствием поставили единицу и сообщили в Германию маме.
Но какие увлечения! – музыка и… море. Любимые книжки – про морские путешествия, рисовала, писала стихи, любимый фильм – шедший в те годы про нахимовцев. Я горевала, что не родилась мальчиком, – непременно пошла бы учиться в Нахимовское училище (эта любовь к морскому – неизвестно почему и откуда – осталась на всю жизнь).
Мы бегали в театр Транспорта (так назывался нынешний театр Гоголя), находившийся напротив нашего здания, на любимые спектакли, к любимым артистам. Нас знали и пропускали.
Через два года приехала окончательно мама Муся, мы вновь на Каляевской, а я в своей школе. Мама Аня то с нами, то у родственников. Тайная жалость к ней всегда во мне оставалась. Но строгой маме Мусе я боялась перечить, хотя, знаю, она меня очень любила.
В 13 лет определили в музыкальную школу. На фортепиано опоздала, но свободны места на флейту, гобой, кларнет. Выбрала «волшебную» флейту, другое было мне не ведомо. А через два года поступила в консерваторское музыкальное училище, считавшееся престижным, по тому же классу. Там позднее влилась в ту стихию, которая захватила меня так же, как Море,