Анатомия одной семьи. Наталия Миронина
счастье для меня. И мне страшно причинить вам обеим боль. Сейчас разбить ее жизнь. А потом – осложнить твою.
– Понимаю. Но как же мы? Так ведь не бывает – столько вместе пережить…
– Инна, – Федотов мягко отнял у нее свою руку, – мы с тобой ничего не пережили. Мы встретились, будучи школьниками. Глупыми, дерзкими и не очень соображавшими, что к чему… И потом мы не встречались. Переписывались, но встреч почти не было.
– Почти не было…
– Хорошо, были, но ты же сама понимаешь… Этого мало.
– Понимаю, Федотов, – Инна вдруг перестала психовать. Она поняла, что это последний их разговор. После они уже ничего не смогут сделать.
– Я все понимаю, Олег. И думаю, дело в твоей ноге. В том, что у тебя инвалидность. И в том, что, разговаривая со мной, ты забываешь о том, что победил все, включая диагнозы и прогнозы врачей. Что там тебе доктор говорил? Что на всю жизнь два костыля. И почти лежачий образ жизни. А что мы имеем? Мы имеем успешную карьеру. Да, ты не ученый-математик. Хотя и мог бы им стать. Если бы не испугался. Но ты и так многого достиг. Ты инженер-строитель, общественный деятель. Тебя знает весь Озерск и половина Москвы. Я наводила справки. И знаешь, почему ты сейчас вспомнил свою инвалидность? Потому что ты боишься стать обузой. Ты боишься, что мне достанется муж-калека. Так вот, ты можешь этого не бояться. Мне все равно, как ты ходишь. Мне важно, что между нами было чувство. И что со временем оно никуда не делось. Понимаешь? Ни мой Антон, ни твоя Татьяна не могут заслонить то, что когда-то возникло. И если со стороны это покажется смешным, то мы-то с тобой знаем, чувствуем, что оно есть. Только надо признаться себе в этом. А ты трусишь. Я – нет. Я не боюсь. Я поэтому и позвонила тебе. Я понимаю, что время не наш союзник. И надо спасать то, что было. И потом, я тебя люблю. Знаешь, есть такое чувство, которое не обжигает, но согревает, как хороший камин. И долго держит тепло. Чтобы не происходило в моей жизни, я всегда помнила о тебе. И этим нельзя пренебречь.
Соломатина замолчала и отпила кофе из федотовской чашки. Потом она слезла с высокого табурета и сказала на прощание:
– Я через четыре дня опять улетаю. И улетаю на неделю.
Подхватив чемоданчик, она вышла из бара. Федотов остался.
Они опять летели на другой конец земли. Соломатина рассказывала Варе о встрече с Федотовым.
– Вот дурак какой! Какой дурак! – причитала стюардесса Варя. И нельзя было взять в толк, о ком она. О Федотове или о своем женатом командире воздушного судна.
– Да, дурак, – отзывалась Инна.
Они только что закончили кормить пассажиров. В салоне пахло кофе. До приземления оставался час с небольшим. Соломатина подумала о том, что теперь в воздухе ей гораздо лучше, чем на земле. Здесь можно много думать, планировать и оставлять все на «потом». Это успокаивало. На земле что-то тянуло к незамедлительным и решительным действиям. «Все, хватит действий, уже поставила себя в дурацкое положение!» – вспоминала Соломатина последний разговор с Федотовым. Она не жалела о нем, но воспоминания были тягостными.
– Инночка, как вы думаете, этот ваш Федоров встретит