Степная дорога днем. Александр Левитов
а встать хочу я в светлом граде Иерусалиме… Только, как я, грешница великая, Иерусалима божьего недостойна, навсегда молю господа, чтоб он сподобил меня встать хоть в святом Киеве…»
Молодые голоса ее спутниц выражали такое же желание.
– Спаси бог в дороге! – проговорила мне старуха с низким поклоном.
Такими же словами и такими же поклонами приветствовали меня ее усталые подруги.
– Далеко ли до села, родименький? – спросила необыкновенно исхудавшая богомолка. – Душенька истомилась: пить страсть хочется.
– Много ли потрудились-то? Пить-то есть ли за что? – сердито спрашивала вожачиха.
– Три версты, – шепнул я в утешение страдалице так, чтобы не слыхала старуха.
А до ближнего села оставалось им верст десять. Я знал по опыту, что такая ложь в дороге весьма благодетельна. И про жажду забудешь, как вопьешься глазами в даль и ждешь, когда покажутся деревенские крыши.
Иду и думаю: теперь скоро становой поедет по дороге, или его писарь, или волостной писарь, а там, когда ободняет побольше, молодая купчиха из ближнего города тронется к сельской колдунье лечиться от порчи или узнавать про мужа: изменщик он или нет. Потом проплетется какой-нибудь одинокий старец, странствующий по монастырям лет двадцать кряду, весь обросший черною бородой, приученный в уединенной пустыне к почти постоянному молчанию, с худым, истомленным лицом, бледный как мертвец, с глазами, мечущими искры… Босой, длинный мужик в одной рубахе пронесется с работы верхом на кляче, повещенный сейчас из дома, что жена родила; два солдата, отводившие арестантов в город, нагонят меня с трубочками и штыками; барыня в поле проедет; неизвестный человек в истерзанном рубище быстро, как спуганная птица, выскочит изо ржи, пробежит поперек дороги и, пугливо озираясь во все стороны, мышью скроется в соседнем леску.
Иду и ожидаю, когда все это по очереди проделает мне степная дорога.
– Бог помощь! – раздается позади меня. – Не по дороге ли? Охотнее идти будет.
Меня догнал молодой человек, лет не более двадцати, в сером нанковом пальто и фуражке с кокардой. Я счел его за одного из тех выгнанных приказных, которые вечно шатаются по большим дорогам и пугают степных крестьян своими светлыми пуговицами. Я не любил встречаться с личностями подобного сорта, потому что, встречая их очень много, изучил их, как говорится, дотла. Всегдашняя, безутешная скорбь, постоянное влечение в кабак, притворное раскаяние в этом влечении, нахальное вламывание в деревенские избы и захват с собою съестного и даже одежды – вот отличительные качества сих скорбящих путников.
– Откуда бог несет? – спросил он меня необыкновенно мягким и симпатичным голосом.
– Из Москвы, – отвечал я лаконически, опасаясь поддаться первому хорошему впечатлению, произведенному на меня этим голосом.
– Ах, как это хорошо! Надеюсь, вы не откажетесь рассказать мне, как поживают в Москве; я сам туда же иду, и иду в первый раз.
– Это очень