Господа Чихачёвы. Кэтрин Пикеринг Антонова
преимуществом переписки, красочно описанной Андреем как «энциклопедико-мозаичная рукопись или почтовая тетрадь»[69]. Записные книжки позволяли Андрею, Якову и Наталье освободиться от ограничений вежливых эпистолярных формул того времени, формул, которых они придерживались в любом письме, не относившемся к «почтовым сношениям», – даже в переписке друг с другом. Что характерно, Андрей находил эти ограничения особенно обременительными; он с великой готовностью отбрасывал и даже высмеивал их:
Ну! Не правда ли, что тетрадь сношениев милее всяких форменных писем? Для меня право, право так. – Терпеть не могу этих: Милостивый Государь, Любезный друг; остаюсь на всегда, и тому подобное. Ну что это за пошлости. То ли дело почеркивать параграфами в тетрадке сношениев? Лихо-чудно-важно-славно-дивно-потешно-честно-мило-браво-и сорок раз тра-тара-рах-трах-трах!!!! – Ха! Ха! Ха! Уморил проклятый![70]
Когда корреспонденты возвращались к более привычным формальностям, Андрей им выговаривал. В 1835 году он разбранил Якова за использование в заметках официального языка (Яков послал ему книги и употребил выражение «при сем посылаются»): «Видишь выдумал при сем, присем! Обязан сударь начинать восторженнее, величественнее, интереснее (не торопись всегда, подумай и пр.)»[71]. Вероятно, Андрей был склонен прибегать к столь строгим мерам потому, что эта неформальная переписка составляла смысл его жизни; он ясно дал это понять, написав Якову в 1835 году: «Вообрази только что, только-что встал с постели я, и не умыв своего телеса уже и за перо, чтобы изготовить статейку и отослать в Берёзовик». Он предвкушал, как Яков удивится: «Да разве нельзя без этого обойтись?» – и отвечал воображаемому собеседнику: «Нельзя, сударь!»[72]
В начале 1835 года Андрей и Яков осознали пользу ведения постоянной переписки, и Андрей предложил подойти к делу серьезнее и вести личные записи, как и переписку, в переплетенных книгах (по-видимому, до того момента использовались разрозненные листы). Эти новые записные книжки в конце концов превратились в «дневники-параллели», которые оба вели во второй половине 1830‐х и, в случае Андрея, на протяжении большей части 1840‐х годов. В них они записывали события каждого дня в колонках, разделенных по годам, так что каждую запись можно было сравнить с тем же днем предшествующих лет. Как обычно, вдохновителем был Андрей, который говорил Якову: «Ежели ты замечаешь, что Дневник есть вещь неплохая». Затем Андрей добавил список преимуществ переплетения дневников и ведения их параллельными колонками: это позволило бы сопоставлять происходящее с событиями, имевшими место в предыдущие годы; страницы бы не мялись, а дневник приобрел бы «солидный» вид; наконец, если бы книга была достаточно толстой, ее также можно было бы использовать для ведения «хозяйственного алфавита»[73]. У обоих уже были подобные архивы, содержавшие, к примеру, каталоги домашних библиотек, заметки о работах в саду, рисунки, схемы и справочные материалы, переписанные из книг и журналов. Яков откликнулся
Там же. Л. 91.
Там же. Л. 43 об.
ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 59. Л. 69 об. Можно сравнить почтовые сношения Чихачёвых с такими журналами эпохи раннего романтизма, как немецкий Athenaeum. См.:
ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 57. Л. 76 об.
Там же. Л. 86 об.