Похититель тел. Юля Ламичева
без мракобесия. Даже если провалишься, после десятого класса поступишь сразу в Репинку. Репинка – академия, стоит ли вообще размениваться на училище? Тебе все говорят, и Игорь Петрович. Потерпи в школе всего два года. Ну, пойдём же домой!
– Чтобы меня ещё два года пытали алгеброй?! – маленький тщедушный Гарик аж подпрыгнул от ненависти, на мгновение став одного роста с вытянувшимся за прошлый год другом. – А физика, а химия?! Тебе хорошо, у тебя и точные, и гуманитарные предметны идут, а я списываю со второго класса!
– Так я тебе и не отказываюсь давать, списывай, я понимаю, художник у нас ты.
– …а художник должен рисовать! Академисты в нашем возрасте уже были мастерами, потому что рисовали круглыми сутками, а не прятались по туалетам, переписывая никому не нужные закорючки, которые не способны разобрать. Хватит болтать, послезавтра – первый экзамен.
Спорить было бессмысленно – и без того упрямый, словно тысяча ослов, Гарик впал в бабкины предрассудки из ненависти к точным наукам.
Если сощурить глаза, чтобы ограды и памятники сливались с деревьями, то лес и лес. В лесу, что ли, Женька ночью не бывал? Много раз, и в лагере, и в походы ходил. Кусались комары, собаки затихли, только одна выводила унылые трели, пробиравшие, казалось, и Луну в небе, и этих, которые мёртвые. Как комсомолец, Женька не верил в покойников, значит, нет никакой разницы, днём кладбище или ночью, и ничем оно от обычного лесочка под Ленинградом не отличается. Или от парка. Что такого неприятного в парке ночью? Там все гуляют. Фонарик в Гариковой руке дрогнул, выхватив из тьмы мраморное лицо. Гарик направил на него свет и присвистнул.
Среди гнилых деревянных крестов и крестов поновей, сваренных из металлических труб и окрашенных масляной краской, изящный бюст на чёрном гранитном постаменте смотрелся дико, словно дуралей украл в музее итальянскую скульптуру и спрятал на погосте. Трещины пролегли от высоко взбитой причёски по молочному мрамору лба, сеточкой покрыли пухлые детские щёки, залегли в капризных складках рта. На шеи и едва прикрытых кружевом круглых плечах лежали трупные пятна лишайника. Но нежные цветочки жасмина переплелись с цветами в волосах, а мраморные веки казались тёплыми и живыми, точно статуя затаилась, следя за Женькой из-под ресниц, дожидаясь, пока он отвернётся, чтобы показать язычок. Невероятным образом статуя выглядела и живой, и мёртвой одновременно, причём не в метафорическом, а в самом прямом смысле.
– Зинаида Николаевна Ланге, – прочитал Гарик, подсветив фонарём едва различимую надпись на постаменте.
При звуках имени тоскливо и страшно сделалось Женьке, будто Гарик привлёк чьё-то внимание, и этот кто-то с любопытством разглядывает их из темноты.
Гарик поковырял ногтем постамент, очищая мох.
– Тысяча девятьсот четвёртый. Модерн. Стильно, да? Вот здесь и начнём.
– Пойдём! – тихо сказал Женька, потянув друга за руку.
Но Гарик руку забрал.
– От добра