Небесный полк Победы. Владимир Зоберн
сердца, а у нее окулист нашел какие-то проблемы. Мы не растерялись, заметили, что фотографии на учетных карточках нет. На следующий день поменялись. Она пошла к другому терапевту вместо меня, а я к – другому окулисту. В итоге мы оказались обе «годны».
Нас отправили на Западный фронт, в штаб около Клина. Меня распределили туда, где готовили секретарей военной прокуратуры и секретарей военного трибунала.
Из этого штаба я совершила еще одно бегство, хотя условия жизни у нас по военным меркам и по сравнению с голодной Москвой были хорошие. Занимались мы очень серьезно и много.
Были там два момента, которые мне не очень нравились. Но если одно я все-таки приняла, то другое раздражало меня крайне.
Первое обстоятельство, которое я принимала, – наличие штабного магазина. Там было там купить то, что хочешь, но денег у нас особенно не было. Однако были мы довольно-таки молодыми и интересными девицами, и знакомые офицеры закармливали нас шоколадом и вкусным печеньем «Суворовское», которое я до сих пор помню и которого больше нигде не видела.
А второе обстоятельство – обязательно два часа отдыха днем, когда надо было лежать, лучше спать. Во всяком случае ходить было нельзя.
Эта санаторная обстановка доводила меня до бешенства, я не хотела ей подчиняться и все время нарушала режим. Кончилось все тем, что я сбежала из штаба непосредственно в дивизию.
Прокурор дивизии Шарандин оказался потрясающе добрым и человечным! Он любил свою семью, жену, четверых детей. Они забрасывали его письмами и хотели узнать, как и чем живет он. А он писать не любил, да и некогда было. Я оказалась в роли его добровольного «писаря». Сначала под его диктовку писала, а потом иногда и сама, подписываясь «Нина». В его семье уже знали, кто такая Нина.
Тогда были совсем другие люди! Вот этот немолодой уже человек, обремененный семьей, когда ездил в штаб, где мог что-то купить в магазине, конечно, не забывал и про меня. Причем, как отец взрослых дочерей, он понимал, что нужно девушке и чего она в дивизии ну никак не найдет.
А я заслужила это только своими письмами: никаких поблажек он мне в работе не давал! Никакой фамильярности, никаких отношений, выходящих за пределы служебных!
Войну я увидела через несколько дней после того, как попала в дивизию. Естественно, такие маленькие подразделения, как прокуратура, – это все штаб. Это так называемый «второй эшелон». Нас отделяло от передовой 2–3 километра, не больше. Боев мы не видели, только слышали. Штабы тоже обстреливались, только, понятное дело, не так интенсивно.
Первый раз ужас войны я испытала, когда линия фронта ушла вперед и «второй эшелон» передвинулся туда, где недавно был «первый».
Я увидела какую-то непонятную яму, заполненную водой, в которой плавали трупы – и немецких, и наших солдат. Для девицы, которая никогда в жизни еще и смерти не видела – кроме смерти отца, но там, конечно, все было по-другому, – это было очень страшное впечатление. Я закричала и куда-то побежала от этого места. На ходу повторяла: «Там