Солнечный удар. Михаил Широкий
но хоть на какую-то мало-мальскую активность, которая наверняка помогла бы ему добиться желаемого, а, напротив, обессилила его, выбила из колеи, лишила остатков воли и погрузила в такую глубокую – и, похоже, продолжавшую углубляться – пучину бездеятельности и почти физического изнеможения, что это состояние начинало уже всерьёз беспокоить его.
В конце концов в голову ему, пробившись сквозь наполнявший её ворох бессвязных и бестолковых мыслей, пришло одно здравое рассуждение: глядя в раскрытое окно, на сочную цветущую зелень, залитую обильным солнечным светом, Андрей пришёл к выводу, что ему нужно выйти прогуляться. Он, усиленно предаваясь унылым, депрессивным размышлениям, безвылазно сидел дома уже несколько дней, с самого выпускного вечера, на котором он был мрачен как туча и с которого ушёл раньше всех, и это добровольное затворничество явно не пошло ему на пользу. Он стал бледен, подавлен, угрюм, раздражался из-за каждого пустяка, конфликтовал с родителями, резко, а порой и грубо отказывал приятелям, пытавшимся расшевелить его и вытянуть куда-нибудь развлечься. В итоге он не на шутку рассорился с некоторыми из них, они послали его подальше и оставили в покое, наедине с собой.
Но вот наступил момент, когда он сам уразумел, что одиночество, полная отрешённость от окружающего и сосредоточенность, постепенно перешедшая в зацикленность, на своих сложных, путаных и чем дальше, тем больше запутывавшихся чувствах и переживаниях ни к чему хорошему его не приведут. Что всё это вполне может закончиться для него весьма печально, если он не стряхнёт с себя охватившее его странное, необъяснимое оцепенение, не возьмёт себя в руки и не начнёт делать хоть что-то, не вернётся к нормальной, обычной жизни, так круто прерванной после памятной, оглушившей его как обухом встречи. Хотя он понимал при этом – или, вернее, догадывался, улавливал на уровне подсознания, – что жить прежней, устоявшейся, привычной жизнью у него уже вряд ли получится. Что-то будто сломалось в нём, ушло безвозвратно, рассыпалось в прах. Ему казалось порой, что за эти несколько дней он как будто сделался другим человеком, ну или, во всяком случае, изменился настолько, что едва узнавал себя. И это было тем более поразительно, что причиной такой резкой и вроде бы безосновательной перемены было даже не знакомство, не связь, а всего-навсего несколько взглядов, которыми он обменялся с неизвестной красоткой, словно опутавшей его тонкими, незримыми, но при этом мощными, неразрывными путами. «Прям ведьма какая-то!» – думал он порой, когда перед ним в очередной раз всплывал образ прекрасной незнакомки, не сводившей с него внимательных мерцающих, с лёгким прищуром глаз и кривившей губы в тонкой, чуть уловимой усмешке.
Стремясь сбросить с себя иго тяжких, подавлявших его раздумий, в которых он застрял как в тенетах и уже не представлял, как выпутаться из них, да и попросту опасаясь с некоторых пор сойти от всего этого с ума, он наконец нашёл в себе силы хоть немного отрезвиться от владевшего им любовного