Московские тени. Роман Сенчин
и это время становилось для него самым светлым, он ожидал его весь остальной год, чтобы напитаться впечатлениями до следующего лета… Странно, но в Москве он давно уже ничего не видел, ничего интересного, о чем бы стоило написать.
Правда, кроме, так сказать, деревенских, огородных рассказов Маркин время от времени делает заметки, этакие полудневниковые размышления. Страницу-другую. Неизвестно, для чего и куда он может вставить эти заметки, просто они появляются, как бы сами ложатся на бумагу: Маркин почти что против своей воли их записывает…
И сегодня вот, повозившись с неполучающейся повестишкой, он переворачивает тетрадь задом наперед и начинает быстро и торопливо:
«Люди окутаны прозрачной, но крепкой, практически непробиваемой пленкой. К ним трудно подступиться. Они под защитой. Заметают следы, прячут лица, отводят глаза. Люди идут своим маршрутом, боясь сбиться с него. Люди знают, что вокруг обман и холод, вокруг капканы, ловушки, ямы. Ничего нет проще, чем оступиться, погибнуть. И довериться кому-то, соединиться, поверить – это конец. Держаться на плаву легче поодиночке.
«А любовь?» – спросите вы.
Сколько я видел семей, все они напоминают палаты неизлечимых больных. Единственная надежда – дети, ради них теперь, мол, и стоит жить. Для их будущего. Но дети повторяют путь родителей и, повзрослев, вьют новые семейные гнездышки – новые палаты, плодят новые поколения неизлечимых больных.
Любовь – вот сила, способная прорвать эту прозрачную прочную пленку, эту защиту людей от уколов окружающего мира. Взаимная любовь, обоюдная… Соединившись, решив шагать по жизни рука об руку, парочка на самом деле стремительно идет ко дну. Многие одумываются и поскорей разбегаются. Чтобы спастись. Пока окончательно не захлебнулись, не легли на дно, даже не потревожив ил, не уснули. Не начали растворяться. Но дети… Дети – знак полного тупика, крепкие кандалы, и надо резать по живому, если необходимо освободиться и всплыть.
Человек все равно, в любых условиях, как бы ни распылял себя в заботах о своих близких, все равно больше думает о себе. И жалеет себя. Как бы бескорыстны ни казались его жертвы, они бескорыстны до определенного предела, они питаются ответными жертвами. И изредка, словно бы опомнившись, человек задумывается о себе самом, оглядывается назад, видит огонек настоящей жизни. Где-то далеко-далеко, во временах полузабытой юности, некогда тягостного, казалось, невыносимого одиночества; и теперь то время становится для него утерянным, невосполнимо разрушенным счастьем. И человек ужасается, он хочет бросить сегодняшнее, освободиться, вернуться, раздуть огонек, хочет залатать изорванную пленку защиты на своем обессиленном, раздавленном «я».
И что значат в такие моменты для очнувшегося: давным-давно переродившаяся в нечто совсем иное любовь? Дети, которые, взрослея, становятся все дальше и дальше? Что такое обязанности перед семьей, бескорыстные жертвы, удобства, проблемы, компромиссы? Обиды, прощения? Три гвоздички на день рождения? В такие моменты – холод, усталость, опустошенность. Человек пытается