От 7 до 70. Геннадий Александрович Разумов
Да не волнуйся ты, наверное, она зашла в какой-нибудь магазин, – стал я успокаивать маму.
– Нет, нет, столько времени по магазинам не ходят. Даже если стоять в очереди, – задумчиво проговорила она. – Но, главное, эта рожа...
В прихожей стукнула входная дверь и зашаркали шаги деда. Через мгновение он вошел в комнату, бледный, взволнованный, усталый.
– Большая неприятность, – сказал он тихо, ноги его подкосились и он чуть было не упал, если бы не оперся о стену, – сегодня днем Дору арестовали.
Я подскочил к нему, взял под руку, подвел к дивану, усадил, подложив подушку под спину.
– Как это случилось? В чем дело? Арестовали, за что? – я ничего не понимал.
– Так и знала, – сказала мама, – я сразу подумала, что-то случилось, когда увидела, как ухмыляется эта сволочь. Уверена, без Шуры и ее Степика тут не обошлось. Они донесли на нас.
Прошло не так уж много времени, и нам довелось убедиться в правильности маминой догадки. Конечно, дело было в наших соседях по квартире.
В ведомственном доме, принадлежавшем резино-ткацкой фабрике, наша семья жила с 1929 года, когда дедушку перевели сюда главным инженером из Ленинграда. Ему дали шикарную по тому времени квартиру бывшего хозяина фабрики немца Лерха.
Кстати говоря, именно благодаря активности неких предприимчивых французов и немцев и стал фабричным наш окраинный в то время район Москвы. Еще в начале ХХ века они рискнули поместить свои средства в начавшую бурно развиваться российскую текстильную промышленность. Могли ли тогда эти вовсе небогатые Штенманы, Лерхи, Мошера или Пире предположить, что в 1921 году их голыми и босыми выбросят из России, как подлых эксплоататоров – буржуев, врагов рабочего класса?
Теперь бывший хозяйский двухэтажный особняк стал домом № 6 по Суворовской улице Сталинского района города Москвы. Первый этаж, превращенный в общежитие, занимали семейные рабочие, которым в лучшем случае давалось по крохотной темной комнатенке.
И на всех была одна большая кухня с пятью-шестью покрытыми клеенками кухонными столами, где стояли керосинки. Там же на стене висели две ржавые раковины с водопроводными кранами, а за углом в коридоре сильно подванивала единственная на весь этаж грязная вечно засорявшаяся уборная. Правда, во дворе была еще вторая, уличная – деревянный клозет на два очка с выгребной ямой, к ней, как и к первой, каждое утро выстраивалась длинная очередь.
Наша квартира располагалась на втором этаже, ее до поры до времени не затронула коммунистическая реконструкция. В больших комнатах с паркетными полами еще оставались лепные потолки, в углу высился красивый камин, одетый в белую кафельную плитку, а спальню от столовой отделяли деревянные резные перегородки с вставками из цветных стекол.
Однако позже все это было тоже перестроено и подведено под все усредняющий советский стандарт: лепнина снята, камин превращен в обычную дровяную печку, а легкие ажурные перегородки заменены капитальными кирпичными стенами. В хрущевские времена, дом вообще перестроили и превратили в четырехэтажную коробку с маленькими