Последний заезд. Кен Кизи
Все в одинаковых футболках и все одинаково мрачные. На футболках от плеча до плеча было напечатано слово ВЫЖИВЕМ. Они не пили, и я заключил, что этим и объясняется мрачность. Я знаю, каково это. Я крикнул в их печальный кружок, что буду признателен, если они позволят ветерану угостить их в память о былых временах. Они подняли ко мне головы, и мрачность сменилась любопытством при виде этого ископаемого. Но раньше, чем они успели ответить, ударил колокол.
– Подумать только, – удивился я. – У них до сих пор этот старый колокол-лифчик. Ура традиции.
Две девицы-болельщицы, одетые ковбоями, взобрались на стойку. Та, что повыше, соловая блондинка, с пьяной решимостью трясет веревку колокола. Она спиной к нам, но по тому, как вылезли из джинсов полы рубашки, понятно, что рубашка расстегнута. Наконец бармену удается отнять у нее веревку.
– Хорош, красавица. Тебя заметили – приступай.
Галдеж стихает – все смотрят, как она стаскивает с себя рубашку. Потом заводит руки за спину, расстегивает бюстгальтер и отдает бармену. Он накидывает его на бельевую веревку, рядом с сотнями других.
– Какой размер? – спрашивает он, подойдя к четырем кипам сложенных футболок.
Она выгибает спину и хвастает:
– Экс-эль.
– Я бы сказал, средний, и то еле-еле, – высказывается он без галантности и вручает ей футболку с надписью.
Она делает пируэт, подняв над головой свой приз с шелкографией: ПУСТЬ МОИ ВИСЯТ НА ВОЛЕ В «ПУСТЬ БРЫКАЕТСЯ»!
Народ оглядывает ее и соглашается с барменом: «Срее-едний!» – и снова принимается пить и орать. Я удивляюсь: куда подевалось ковбойское рыцарство? – и тут кто-то тычет меня в бок. Это индеец протягивает мне полный стакан бурбона с водой. И в краснокожем кружке все, по-прежнему без шляп, тоже держат стаканы. А некоторые ловкачи – по два. Я поднял стакан в знак благодарности и подумал: а с другой стороны, не странно ли, что выживание и рыцарство так часто являются вместе? Рука об руку, щека к щеке, пузо к пузу?
Я оставил индейцев, и, пока протискивался сквозь толпу к витрине, колокол зазвонил в честь пухлой маленькой подруги блондинки. Запыхавшись от усилий, я наклоняюсь к витрине. Ветхая лошадь – наглядное объяснение того, почему таксидермия вышла из моды. Седло растрескалось от сухости и покоробилось. Я озираюсь в поисках фотографии и вижу в стекле призрачное отражение лица, такого же растрескавшегося и покоробленного от времени, как старое седло и лошадиное чучело.
Колокол перестал звонить, и я слышу, что у стойки начинается какой-то скандал насчет несовершеннолетних девиц и неоплаченной выпивки, но не придаю ему значения. Отдуваюсь в духоте, гляжу на отражение и с трудом могу поверить, что этот костлявый незнакомец – я. Все из-за новых электрических бритв. Тебе не нужно стоять перед зеркалом. Можно косить усы, читая утреннюю газету за кружкой кофе, и не замечать, как сохнет и щербится старая морда. Я продолжаю глазеть, и вдруг рука в перчатке выдергивает меня из забытья.
– И