Квазинд. Том второй. Последний на равнинах. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский
солнца зажгли в вечернем грозовом поднебесье багровые костры. Глядя на это мистическое небесное пожарище, Рональд Бэркли ощутил острый приступ поутихшей было тоски. Где-то в глубинах его подсознания, вновь разрастаясь, затеплился крохотный язычок огня, который уже шестые сутки нещадно жег его душу, не давая толком ни уснуть, ни забыться.
Год назад у конгрессмена Бэркли умерла дочь Долли —милое крохотное существо с ярко-синими, как два василька, глазами, с влажным бутончиком розовых губ и золотистыми локонами волос, словно отражение солнца на тихой глади воды.
Осиротевший отец прерывисто вздохнул, глубоко затянулся.
Девочка скончалась от белокровия.
Следом, не пережив обрушившегося горя, ушла из жизни миссис Пат, его жена,– тихая, заботливая мать и верная, любящая подруга. Рональд вспомнил легкий бег ее нежных пальцев по черно-белой ряби клавикордов и едва удержался от слез: лучше миссис Пат никто не ласкал его слух Моцартом…
Прошедший год с кровавым вихрем событий (затянувшейся гражданской войной с Югом, тысячными потерями, искалеченными людскими судьбами) несколько притупил горечь личной утраты. Работа и время рубцевали рану. Но неделю назад, после встречи с Далтоном, коллегой по службе, и его сомнительного презента страшные воспоминания опять нахлынули на Бэркли и, точно могильной плитой, придавили грудь.
“Нет, на балконе решительно похолодало”.
Лакированные каблуки Бэркли гулко простучали по ясеневому паркету кабинета. Дрогнувшей рукой он бросил окурок в высокую бронзовую пепельницу с изображением драматической зимовки континентальной армии на завьюженных холмах Валли-Фордж 31. “Да, было времечко… спаси и сохрани, Святая Дева!..” Потоптавшись у массивного стола, морща в раздумье лоб, он запалил четыре свечи, лег на душный велюр большого резного дивана и прикрыл набрякшие, воспаленные веки. И вновь, точно с легкой руки сатаны, завертелось в рыжем огне, забилось в пароксизме дикое видение: онемевшее от ужаса, перекошенное лицо Долли с черной дырой от пули во лбу. Слух Рональда резал истошный визг дочери, визг страха и боли, вернее – полнейшее его отсутствие, отчего он физически ощущал чудовищность своего кошмарного видения во сто крат отчетливее и сильнее.
Глава 8
Вздрогнув всем телом, он мучительно открыл глаза, посмотрел на холодную, равнодушную белизну потолка и испугался ее мертвого молчания. Крепко чертыхнувшись, он протянул руку к десертному столику, подцепил недопитую, плоскую, как раздавленная дыня, бутылку шерри, и сделал несколько жадных глотков. Неразбавленное бренди обожгло нутро, но облегчения, как и следовало ожидать, не принесло. Отчаяние и горечь засели в душе Рональда основательно; ему казалось, что навсегда. Перед глазами —уж в который раз за эти шесть суток! – с фотографической ясностью всплыло лицо Далтона: холеная борода, глубокий омут артистически-выразительных глаз, восхищающих и пугающих одновременно. Понимая, что уснуть всё равно не удастся, Бэркли не без натуги
“Что такое Валли-Фордж? Легче было трижды подняться в атаку под картечь неприятеля, нежели день протянуть на завьюженных холмах Валли-Фордж, где сотни и сотни хижин, продуваемых насквозь, засыпало снегом. Это тысячи доведенных до крайности голодных солдат: ни муки, ни мяса, ни чая, ни сахара – бурда из коры и черных листьев. Тысячи разутых – на остром мерзлом снегу кровавые следы. Валли-Фордж – это дизентерия и чирьи, язвы и кашель, раздирающий застуженную грудь,– в госпитальных шалашах ни одеял, ни медикаментов. Валли-Фордж – это зимние квартиры континентальной армии… Тот, кто не был в Валли-Фордж, утверждал лейтенант Роуз, не подозревает, что такое ад и страдание. И не сознает, что такое чудо…
…Рядовые дезертировали сотнями: “Невмоготу! К дьяволу!” – и уходили, бежали ночами домой, к голодным детям и женам… десятки офицеров американской армии вложили в ножны свои шпаги, срывали эполеты: “Всему есть предел!”… Назревал бунт: “Хлеба!” Угрюмая, глазастая, обросшая щетиной толпа накатила на штабной барак: “Требуем генерала Вашингтона!”
Изможденный, обметанный сединою, он молча смотрел на своих несчастных солдат. Они ждали, что он скажет. Он ничего не сказал. Его лицо стало мокрым от слез. Тогда сказали солдаты: генерал, мы хотим только, чтобы вы знали, каково нам достается. Он знал, его рацион не жирнее…
И чудо свершилось: повеяли весенние ветры, и призраки, вынесшие невыносимое, принялись готовиться к летней кампании”. (
Французские офицеры (союзники американцев в войне за независимость с Англией) ужаснулись при виде оборванных солдат континентальной армии, окрестив их “санкюлотами”, т. е. “бесштанными”. Впоследствии многих из этих офицеров, Лафайета и Сегюра в том числе, еще больше ужаснули санкюлоты отечественные.