Одна ночь (сборник). Вячеслав Овсянников
их ожидало зрелище, которое повергло их в полную растерянность. Дедушка-мороз, всю ночь проработав с сырым материалом, проявил недюжинный талант скульптора-сюрреалиста. Гимнастерки было не узнать: они приняли причудливые и устрашающие формы. На Марсе эти монструозные формообразования, может быть, никого бы и не удивили, нормально вписываясь в марсианский пейзаж, но здесь, на Земле, они могли помутить самый крепкий, не подготовленный к таким скачкам воображения рассудок. Чурки держали в руках закоченелые фигуры, не постигая, что с ними делать. Одна из бывших гимнастерок напоминала фантастический музыкальный инструмент: смесь саксофона с гармошкой. На ней можно было бы попытаться что-нибудь сыграть, но надеть ее на себя было бы верхом безумия и самонадеянности.
Чурки заплакали. «Ай, что шайтан наделал!» – говорили они, размазывая по щекам грязные слезы.
Фальба, застав их в таком положении, полюбопытствовал:
– Что это у вас за диковины? Бараны мороженые, что ли? Так, ясно. Дурь есть – ума не надо. Ну и сидите теперь без завтрака в казарме, пока не оттают. А потом всем кагалом – в столовую, в кухонный наряд, картошку чистить.
Взвода один за другим, красные, распаренные, задыхающиеся, возвращались с пробежки, скидывали гимнастерки, голые по пояс, с ревом устремлялись занимать места у умывальников и отливальников, толкались, дрались зубными щетками, как на шпагах, лезли к зеркалу, поджимая губы и надувая щеки, пытаясь побрить и себя и затуманенное отражение.
После умывания, заправки коек, построения и безжалостного утреннего осмотра, – подворотнички, манжеты, крючки, пуговицы, чистота сапог, стрижка, побритость, – Фальба наконец подал зычную команду:
– В колонну по четыре становись! В столовую на завтрак шагом марш! Песню запевай!
Колонна, чеканя кирзовый шаг и запевая походную песню, направилась, овеваемая метелью, через плац в столовую. «Вихри враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут!..» – самозабвенно, голосистей всех выводил Чохов. Быть ему ротным запевалой – говорили между собой годки. – Соловьиная глотка. Ни у кого в роте такой.
В столовой обнаружились проделки солдатского домового. Командиры давно сбились с ног, отыскивая призрачного мерзавца, с неутомимой методичностью портившего казенную посуду. Едальные орудия опять оказались совершенно непригодны к употреблению. Алюминиевые ложки всмятку, беспощадно размозженные ударом каблука. Вилки – не вилки, ерши какие-то, зубцы у них у всех врастопыр, каждый зубчик отогнут в разные стороны. Кружки, искореженные до неузнаваемости, словно их мяла, как глину, чья-то сильная рука, стараясь придать им более изысканную форму; теперь из этих посудин мог напиться разве что таракан.
Рота взбунтовалась, яростно застучала кулаками по столам, требуя заменить испорченные столовые принадлежности.
– Жрите так! Сапогами хлебайте! – крикнул, выглянув из выдавального окошка, повар Дрекулов. – Нету у меня больше ложек, нету! Хоть режьте!
Наконец дежурный по кухне принес ящик с уцелевшими чудом