Всё исправить. Павел Комарницкий
никак! Ничего на кухне оставить невозможно! Один вот только и был приличный сусед, и вот… – бабенка сочла уместным разок всхлипнуть, очевидно, в память о приличном соседе. В памяти Чекалова всплыло: «Фосгеном бы их травануть, всех соседушек скопом, такая шелупонь подобралась… Не хочется огорчать родную милицию».
Прокурор и адвокат задавали вопросы, гражданка Обдергаева отвечала. Гладкие казенные обороты речи причудливо перемежались с визгливым неграмотным говором, какой уже непросто встретить в Москве даже в самых грязных норах – все-таки языковая среда великого города нивелирует дремучие диалекты, телевизор все смотрят… Процесс шел своим чередом, судья и помощники, прокурор и адвокат откровенно скучали, отрабатывая свои номера. Вероятно, приговор уже вынесен, подумал Чекалов, сейчас эта тройка удалится на совещание и будет пить чай-кофе под бла-бла-бла на житейские темы, а потом огласит подписанную бумагу… Никому не интересен скот, именуемый гражданином Чушмо А. В., и его дальнейшая судьба. Как, впрочем, неинтересен и потерпевший Белоглазов. В. С., на свою беду столкнувшийся в узком коридоре со скотом, буйным во хмелю… Бытовое убийство, каких море. Скучно, господа…
– … По совокупности преступлений… путем частичного сложения… к двенадцати годам лишения свободы с отбыванием в колонии общего режима… приговор может быть обжалован…
На морде гражданина Чушмо читалось, как на экране – «эх… как неудачно я влип… с ножом да на ментяр, вот и вышло по совокупности… а так бы дали восемь… а там условно-досрочно можно, этак лет через пять… а теперь хрен условно-досрочно выйдешь, больше червонца… все водяра паленая, чего мешают туда эти буржуи…»
– Подсудимый, вам предоставляется последнее слово!
Верзила встал, как школьник, которого учитель застал врасплох.
– Так… а чего говорить-то? Ну, это… не хотел я… Простите…
– Я тебя не прощаю, – хрипло проговорил Сергей Михайлович. – Будь проклят.
Подсудимый неловко повел плечом… ну, папан егоный, ясен пень, чего со старого надо-то…
Народ уже расходился, двое конвоиров выводили осужденного, надев для пущей убедительности «браслеты». На секунду-другую они оказались совсем рядом.
– Я тебя не прощаю, – внятно, раздельно произнес Чекалов. – И сделаю так, чтобы ты понял это.
Аденин-тимин-цитозин… Гуанин-тимин-аденин…
Тихо шипел вентилятор системного блока, зеленый глазок мерцал прерывистым неровным светом – компьютер пахал, как трактор на целине, с железной неутомимостью бездушного механизма. И сам Чекалов казался себе таким же механизмом, только собранным из белков. Он чуть усмехнулся. Наверное, любой обыватель счел бы его именно такой вот бездушной машиной. Ну как же, лучшего друга только схоронил, и с поминок да за работу… Глупости это. Вот Володька бы понял, и Юля понимает. Только работа и может облегчить, снять на время эту ноющую тупую боль души. Лучше всякого эливела, водки, и, вероятно, даже морфия. Так, что тут… гуанин-цитозин… ага…