В двух шагах от рая. Михаил Евстафьев

      Ночь, наряженная в колючие острые звезды, высилась над полком. Тихо спалось десантникам, если не считать гудящую на краю полка ДЭСку – дизельную электростанцию, к шуму которой давно все привыкли.

      Шарагин остановился, чтобы очистить легкие после тяжелого въедливого запаха дерьма, закурил, любуясь шелковой луной и рассыпанным звездным бисером. Ныло внутри от болезни, весь будто ссохся он, точно выжали его, как половую тряпку, обессилел совсем, слабость наваливалась дикая.

      Время от времени вверх уходили трассера – кто-то из часовых баловался, заскучав на позициях.

      … как исстрадавшиеся души людей, которым надоела война, вырываются трассера и летят безмолвно ввысь, чтобы впиться в небо над Кабулом, в надежде убежать из этого города и из этой страны…

      Показалось также, будто

      … звезды далекие – это разбросанные по вселенной осколки разбитых душ, мерцающие в лунном свете, освободившиеся от всех земных человеческих нужд и забот…

      Вернувшись в модуль, он почти час ворочался, скрипя пружинами. А когда дрема начала запутывать мысли о семье и уводить в сон, на улице, почти прямо под окном, раздался выстрел и звонко рассыпались куски разбитого окна.

      Женька Чистяков сорвался с койки и упал на пол еще до того, как пуля, пробив стекло, застряла в стене.

      Догадавшись, что стреляли свои, что больше выстрелов не последует, как был в сатиновых трусах, нацепив кроссовки, Женька побежал на улицу.

      – Бляди! – кричал он на ходу. – Смерти моей хотят!

      К тому времени, как на улицу выскочили Шарагин и другие офицеры и на крыльце казармы столпилась разбуженная выстрелом солдатня, Женька успел основательно набить морду часовому.

      Самоубийца-неудачник не защищался от ударов. В каске и бронежилете, солдат растерянно, сбивчиво доказывал отдельными словами в паузах между ударами, что как-то само собою у него все получилось, что не собирался он вовсе стреляться, что споткнулся. Врал, изворачивался, оправдывался.

      … руку наверняка собрался прострелить, да испугался…

      Невнятные мысли отражались на худощавом, искаженном армейскими порядками лице солдата.

      – Да по мне лучше бы ты тавось – застрелился! – продолжал бить солдата Чистяков. – Только по-тихому и вдали от модулей! А ты, блядь, решил под моим окном!

      …затравили его деды… или служить в Афгане не хочет… – подумал Шарагин и зевнул.

      … как бы Мышковского не довели до греха… отвечать-то мне… – пронеслось в голове.

      Часовой походил на рядового Мышковского и внешне и тем вызвал у Шарагина двойное чувство – жалость и раздражение. Нескладный был боец, замедленный в мыслях, судя по разговору, и в движениях неуклюж.

      Каска свалилась с головы солдата, и удивительно смешно торчали уши бойца – как два куска расколотой