Пикник. Галина Артемьева
Орланова, выключив свет и запирая кладовку, – сюда нельзя, это бабушкина вотчина.
Угорская все же успела заметить, что кладовка у них обставлена как комнатка – с диванчиком, столиком, только без окошка. Она увидела даже две большие суровые иконы в углу и трепетный огонек лампадки.
«Вот бы и нам сделать вместо захламленной кладовки комнатку. Она была бы полна тайн и интересных вещей, всяких таинственных штук, что продаются в антикварных на Арбате: коралловых кустов, огромных морских раковин!» – мечта вспыхнула былым счастьем, когда мечтать можно было обо всем, что угодно, и тут же едко зачадила ядовитым дымком неисполнимости.
Орланова гостеприимно, без хвастовства, показывала всякие латиноамериканские безделушки: маленькие сувенирные гитарки, широкополые шляпы, именуемые сомбреро, журналы мод и альбомы по искусству, среди которых выделялись роскошной красочностью и величиной неподъемные тома Дали и Босха. Угорская никогда не слышала этих имен, хотя из года в год посещала абонементные лекции по живописи в Музее изобразительных искусств имени Пушкина.
– Да что ты! Это же величайший! – удивилась Орланова, раскрывая новой знакомой выверенно-безумный красочный мир Дали.
От всех шедевров Дали на Угорскую изливалась энергичная, четко дозированная расчетливая злоба мира, готовая, если позволишь себе всмотреться, поглотить тебя без остатка.
Босх, в отличие от Дали, создавал какое-то особого рода душевное равновесие: все его ужасы были исполнены тайнами и намеками, будоражащими детское воображение.
Пока Люда рассматривала фантастические нагромождения живописца-алхимика, Орланову быстренько покормили на кухне обедом. Это было удивительно не по правилам: у них дома и у всех других ее знакомых, если она оказывалась в гостях, даже незванно, на минуточку, обязательно усаживали за стол. Но Угорская не обиделась, она успела отвыкнуть от нормальной еды, и ей совсем не нравился запах супа, доносившийся из кухни.
– Вечно бабушка со своей едой, я и так жирная, – пожаловалась Орланова, вернувшись.
Жирной она, конечно, не была, но вполне упитанной – да. Впрочем, они еще не доросли до возраста, когда это станет смертельно важно.
Тут подошли внимательные орлановские родители. Внимательные не в смысле заботливые, а в смысле наблюдательно-интересующиеся. Стали спрашивать про школьные успехи, любимые предметы, свободное время. Интересовались они так искренне, что увлекли своим интересом к собственной персоне заброшенную с некоторых пор Угорскую, и та стала болтать с ними свободно и открыто, как в прежние, лучшие свои дни. Она даже поделилась планами на будущее – сказала, что будет филологом, как мама, но не лингвистом, а литературоведом.
– Вот это определенность! – восхитился военный атташе. – Тебе бы, Людмила, тоже не мешало так определиться.
Только сейчас до Угорской дошло, что Орланова – тоже Люда.
– А почему не по папиной стезе решила пойти? – умело вырулила на дальнейшие расспросы о родителях любопытствующая мать.