Задержаться у ворот рая. Владимир Хилькевич
за плечо.
– Гэто от за сучку. Сама ты такая.
Сологубиха от обиды заплакала.
Через минуту-другую поле опустело. Такой стремительной эвакуации не добился бы и эскадрон конной милиции. Когда ушел, прихрамывая, и Сила, Василинка увела растрепанную, в синяках, со свежими расчесами укусов на лице и руках, которыми она прикрывалась, Вольку. Та плакала и севшим голосом кляла село.
Никому не призналась бы Василинка, что в глубине души у нее теплилась затаенная и совершенно невозможная в этой ситуации какая-то эгоистическая удовлетворенность. За то, что пусть даже вот так, греховно, с боем и слезами, заполучила дочь свою бабью радость – чужую, осуждаемую всеми. Но сегодня она есть, а завтра будет видно.
Она сама. Ее утро
Ой, хотела ж меня мать
Дый за первого отдать.
А той первый,
Первый – неверный.
Ой, не отдай меня, мать.
Ой, хотела ж меня мать
Дый за другого отдать.
А той други
Ходить до подруги.
Ой, не отдай меня, мать.
Ой, хотела ж меня мать
Дый за третьего отдать.
А той третий
Что у поли ветер.
Ой, не отдай меня, мать.
Ой, хотела ж меня мать
За четвертого отдать.
А той четвертый
Ни живой, ни мертвый.
Ой, не отдай меня, мать.
Ой, хотела ж меня мать
Дый за пятого отдать.
А той пятый
Пьяница проклятый.
Ой, не отдай меня, мать.
Ой, хотела ж меня мать
Дый за шостага отдать.
А той шостый
Малый, недорослый.
Ой, не отдай меня, мать.
Ой, хотела ж меня мать
Дый за семого отдать.
А той семый
Пригожий ды веселый…
Он не схотел меня взять.
Мужа ей давным-давно подарил праздник. А через каких-то восемь коротких лет праздник мужа и отнял.
Тогда, в первое их свято, она словно что-то почувствовала. Сон накануне видела: сокола налетели, черный шелк раскрутили, рассыпали жемчуга. Мать, та сразу ее сон разгадала. Придержала легко журчавшее под рукой веретено, подбила на прялке пушистую льняную пряжу и удивила: «Сокола – сваты долгожданные; черный шелк – твои косы, сваты будут их расплетать; жемчуга – слезки твои горючие, донечка».
Переделав к вечеру домашнюю работу, затащила за ситцевую занавеску у печи деревянное долбленое корыто и вымылась, что с ней не часто бывало среди недели. Выбежала босиком на снег, вылила воду из ведер и прислушалась. Уже повизгивали на ярах подружки и гудел гундосый Хвись. Надела чистое, принялась тереть щеки свекольным кружочком. Мать с улицы накинула на окно черную постилку, чтобы у нее было зеркало. А что там особенного можно было увидеть, в том самодельном зеркале? Веселое круглое лицо, обрамленное ярко-рыжим,