Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.. Виктор Петелин
Снова вопрос от нашей Шолоховской группы… При подготовке академического издания «Тихого Дона» мы сталкиваемся с трудным вопросом: какое из изданий романа можно было бы взять за основное? Не было ли у Вас с отцом разговоров по этому поводу?
М.М. Шолохов. Нет. Однако я знаю, что к отцу трижды обращался К.И. Прийма с письмами, где он с присущей ему дотошностью, по пунктам, постранично указывал на разночтения между довоенными и послевоенными изданиями. И всякий раз отец просил восстановить текст по предвоенным изданиям. Я лично не сомневаюсь, что поскольку издание 3-й книги «Тихого Дона» было санкционировано самим Сталиным, то очевидно, что самые первые издания ее (как и 4-й книги) менее всего подвергались правке. Наверное, именно эти издания и нужно считать за отправные. Думаю, что и первые две книги следует брать по их первым изданиям.
Оговорюсь, что имею в виду разночтения, в подоплеке которых ясно проглядывают политико-идеологические, цензурные соображения. Что же касается изменений текста, вызванных задачами литературно-художественного плана, то в этом случае вы разбираетесь лучше меня.
С большим интересом я прослушал все выступления, но, мне кажется, сейчас важнее всего – это заново прочитать «Тихий Дон». Поделюсь своими соображениями… Решусь сразу же сказать о наиболее важном: любовь, ставшая стержневым действием «Тихого Дона», не является неким развертывающимся в сфере «частной», «личной» жизни «фоном» Революции, и, в свою очередь, Революция не может быть понята как «фон» этой любви. Ибо любовь Григория и Аксиньи и есть, если угодно, Революция, одно из ее воплощений, а в самом художественном мире «Тихого Дона» – даже безусловно главнейшее, основополагающее ее воплощение.
Стихия жизни, созданная в «Тихом Доне», испытывает перелом, переворот именно с начала этой любви, когда она разразилась (этот резкий глагол тут вполне уместен). Вот фрагмент из переломного звена повествования:
«Так необычайна и явна была сумасшедшая их связь, так исступленно горели они одним бесстыдным полымем, людей не совестясь и не таясь, худея и чернея в лицах на глазах у соседей, что теперь на них при встрече почему-то люди стыдились смотреть».
То есть эта любовь изменяет, преобразует не только Григория и Аксинью, но и всю соприкасающуюся с ними жизнь. Я процитировал XII главку части первой; до этого момента жизнь в мире «Тихого Дона» течет размеренно, в какой-то степени даже патриархально-идиллически (хотя и ранее в повествовании является несколько предвещаний, предпосылок будущего взрыва), а далее – жизнь уже совсем иная, полная изломов и роковых столкновений.
В отлаженное за долгую историю бытие казацкой общины или, уместно даже будет сказать, огромной семьи тихого Дона (как его называли издавна) вторгается нечто разрушающее все устои и каноны.
Конечно, «преступление» Григория разрушает прямо и непосредственно его собственную семью. И уже в первой книге «Тихого Дона» отец Григория, Пантелей Прокофьевич,