Секунданты. Далия Трускиновская
о душе подумать пора, – сказала Гронская, – а он рожи корчит.
– Это он так к тебе сватается, – прокомментировал Широков.
Гронская покосилась на Вальку. Ему стало неловко. И именно от неловкости он задал совершенно ненужный вопрос.
– Как это он вас назвал?…
– Изабо, – ответила Гронская. – Меня все друзья так зовут. И этот вот тоже…
– Имя какое странное… Откуда такое взялось? – спросил Валька, которому пришло на ум, что это была бы неплохая собачья кличка.
– Старофранцузское имя. Из средневековой литературы, – объяснил Широков со вздохом. – Ну, так где же ваши работы?
Валька неторопливо раскидал листы по полу, сам отошел в сторонку и сделал вид, будто его все это не касается. Он заранее решил быть в такой момент исключительно сдержанным и независимым.
Это были портреты, гипсы, несколько давних натюрмортов и две последние работы, с той женщиной.
Именно их и поднял Широков. Посмотрел на женщину, потом покосился на Вальку и вернул листы на пол.
– По цвету я не специалист, – проворчала Гронская, прицельным взглядом оценив все сразу, – а что касается вот этого – враки, враки и еще раз враки!
Она потыкала пальцем в рисунки. Валька сник.
– Да сойдет для дизайнерских курсов! – вступился добродушный Широков, и это было самое обидное.
– Он с такой подготовкой и до творческого задания не дойдет. Знаешь, как там Микитин мудрит?
Гронская взяла с подоконника чистый лист и карандаш.
– Вот, рисую букву «бе» – «береза». В три приема преврати букву в дерево. Важны именно промежуточные стадии. И нарисуй свои инициалы так, чтобы через них выразить себя. Свой характер. Понял? Действуй.
Валька взял из ее руки карандаш, а сама она села с Широковым за неубранный стол, отодвинув кружки. Широков достал из кейса папку с бумажками и стал их показывать Гронской, а она молча кивала.
– А если бы ты позвонила главному в декабре, – вдруг сказал он, подняв за угол одну бумажку, – всей этой мерзости бы не случилось.
– Я не могу по три раза на дню звонить в издательство, – отрезала Гронская. – Полагаю, что все от меня зависящее я сделала и моя совесть чиста.
– Извини, – буркнул Широков и стал раскладывать листки по стопочкам.
– Ну, что я могу поделать, если они привыкли мариновать сборники стихов по семь лет? – спросила Гронская. – Это просто такая привычка. Ты знаешь что-нибудь сильнее привычки?
– Да, ничего ты не могла поделать. Хорошо хоть так получилось. Всего четыре года…
– Да, чуть больше четырех лет, друг мой Пятый.
Валька навострил уши. Да, точно, Пятый.
А Гронская взяла одну из готовых стопочек и прочитала наугад из середины:
– …не мог спасти ты от купцов, фанатиков и подлецов, как не была во все века защитой голая рука, спасеньем не был лист бумаги…
И Валька понял, что первые слова она прочитала по листку, но дальше – наизусть.
Губы