Господин Чичиков. Ярослав Веров
жены и обеих дочерей – «Старшая твоя, кажется, в медицинский решила поступать? Хочет стать медиком? Лечить людей? Дело хорошее…» – ласково предложило поработать по одному человечку, подследственному. «Когда человек много знает, такой человек нам нужен. Но когда человек много говорит и не то делает, такой человек – дурак. Ты не смотри так, Гриша, не смотри. Ты-то не дурак? Не бойся, твой предшественник не за это пострадал. А потому что дурак. Решил на покойниках заработать, скотина. А ты, говорю, не дурак же? В общем, у тебя – неделя, чтобы решить эту проблему. Понял?»
– Понял, – ответил Кирияджи, а что он еще мог ответить?
Пришлось перевести указанного высоким лицом подследственного в семьдесят шестую, где тот через два дня умер от инсульта. Точнее, умер он не в камере, а в тюремной больнице. Потому что Кирияджи распорядился не спускать с камеры глаз, и как только обнаружилось, что поднадзорный как-то неправильно лежит, тут же вызвали врача; врач констатировал правосторонний паралич и потерю речи. Кирияджи, по правде сказать, очень надеялся, что тем все и ограничится, по крайней мере, говорить тот больше не сможет, да и писать тоже, и это устроит высокое лицо. А сам Кирияджи не будет мучаться совестью. Не тут-то было – уже в больнице последовал второй удар, и все.
Высокое лицо позвонило на следующий день, похвалило Кирияджи за оперативность и заверило, что с поступлением его дочки проблем не будет, «если, коне-ешна-а, мы и дальше будем жить дружно». Григорий Харлампиевич чувствовал себя как по уши в дерьме.
В тот день старший контролер Ковбасенко заметил потухший взгляд начальника и посочувствовал:
– Не переживайте вы так, Григорий Харлампиевич. Там кто хоть ночь одну провел – его хоть в санаторий отправь, все равно помрет.
Кирияджи рассудил, что плетью обуха не перешибешь и жить, хоть тошно, но можно. И когда его навестили городские оперативники и, пригласив в ресторан, стали упрашивать «разобраться с членами банды Штыря, которым все равно на суде дадут «условно», а крови на них ой-ой сколько», Григорий Харлампиевич махнул рукой и сказал:
– Разберемся. Только чтобы все точно, как вы говорите. Чтоб невинные не пострадали.
– Да мы их пасли на морозе и под дождем, – хором отвечали оперативники, – и под пулями ходили. А фотографии их жертв хотите? Но лучше не смотреть.
Тогда Кирияджи ощутил подзабытое было чувство собственной значимости и полезности вкупе со сладким ощущением того, что ты решаешь чьи-то судьбы. Единственно, время от времени да припоминалось, как-то сама приходила на ум мысль, что в странной камере сидит окаянная четверка, и в такие моменты начальник тюрьмы спешно посылал за вином.
Сегодня окаянная четверка почему-то лезла в голову особенно настойчиво, за вином пришлось посылать трижды. Первую пили с замом по воспитательной работе. Вторую – с начальником ШИЗО. Третью пришлось пить в одиночку. Но сухое вино сегодня не помогало, и уже под вечер Харлампиевич послал за коньяком.
Как это часто случается, коньяк оказался лишним. Приняв полбутылки, Кирияджи