Панургово стадо. Всеволод Крестовский
советника. Недаром оба они называли себя цеглой велькего будованя [42].
Приятели роспили заветную бутылку; ксёндз вдосталь полакомился вареньем, и Пшецыньский стал прощаться. Опять они взялись под локти и взаимно облобызались дважды.
– Ах, да!.. Чуть было не забыл! – остановил Кунцевич своего гостя, провожая его в прихожую. – Если пан увидит завтра утром пани Констанцию, то пусть скажет, что я заеду к ним часов около трех; надо внушить ей, пускай-ко постарается хоть слегка завербовать в стадо этого фон-Саксена… Он, слышно, податлив на женские речи… Может, даст Бог, и из этого барона выйдет славный баран! – с обычным своим тихим и мягким смехом завершил Кунцевич, в последний раз откланиваясь Пшецыньскому.
Они расстались, но оба в тот вечер не закончили еще свою деятельность на приятельском разговоре. И тот и другой долго еще сидели за рабочими столами в своих кабинетах. Один писал донесение по своему особому начальству, другой – к превелебному пану бискупу с забранего края.
X
Сходка
Дня два спустя после панихиды в нумер к Хвалынцеву заглянул Устинов.
– А я к тебе на минутку, – начал он, снимая калоши и разматывая гарусный шарф. – С тобой желает познакомиться одна милая девица… Лубянская. Может, ты заметил? стриженая; стояла около этого Полоярова, что в кумаче-то ходит.
– Что же этой милой девице нужно от меня? – лениво проговорил Хвалынцев, лениво подымаясь с дивана.
– Ну, как «что?» Ты ведь, в некотором роде, интересная личность, новый человек здесь, да еще и в Снежках был… Нет, она в самом деле добрая! Если хочешь, отправимся нынче вечером, – я забегу за тобою.
– Да ведь скука, поди-ко? – поморщился было Хвалынцев.
– Нет, ничего! Увидишь разных народов… Между прочим, Татьяна Николаевна Стрешнева будет, – как бы в скобках заметил учитель.
– Ах, это – та! – воскликнул студент, не сумев воздержаться от хорошей, открытой улыбки.
– Она самая.
– Ну, пожалуй, поедем!.. Я не прочь.
– А кстати, слышал ты самую новую новость? – серьезно спросил Устинов, собравшись уже уходить от приятеля. – Говорят, что нынче ночью арестовали нескольких человек из бывших на панихиде.
Хвалынцева слегка покоробило, словно бы и за самим собою почувствовал он возможность быть арестованным.
– Что ж, мудреного ничего нет, – пожал он плечами.
– Штука скверная… и довольно грустная. Вечером, вероятно, услышим кой-какие подробности, – заключил Устинов, подавая руку на прощанье.
На весьма скромной и порядком таки пустынной улице, называемой Перекопкой, стоял довольно ветхий деревянный домик о пяти окнах. Наворотная жестянка гласила, что дом сей принадлежит отставному майору Петру Петровичу Лубянскому. В калитку этого самого дома, часов около восьми вечера, прошли двое наших приятелей.
Почти в самых дверях из прихожей в небольшое зальце Хвалынцева
Cegla – кирпич. Wielkie budovanie – великое строение, – стародавний, специальный термин для обозначения конспиратной деятельности польской справы. Возник он первоначально от «белых».