Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница (сборник). Сьюзен Коллинз
боль, а потом уже посмотреть рану на ноге.
После того как я вылила на Пита столько воды, он лежит посреди грязной лужи. Так обрабатывать раны бесполезно, поэтому я кое-как прислоняю его к валуну. Пит сидит молча, не жалуется, пока я смываю остатки грязи с волос и кожи. Она очень бледная, и Пит совсем не кажется мускулистым и сильным. Он вскрикивает, когда я вытаскиваю жала из волдырей, и облегченно вздыхает от приложенных листьев. Пока Пит обсыхает на солнце, я стираю рубашку и куртку и раскладываю их на валунах. Затем обрабатываю мазью ожог на груди. Только теперь я замечаю, какой Пит горячий. У него лихорадка. В аптечке, доставшейся мне от парня из Дистрикта-1, нахожу жаропонижающие таблетки. Мама иногда покупала такие, когда домашние средства не помогали.
– Выпей, – приказываю я Питу, и он послушно проглатывает лекарство. – Ты, наверное, голодный.
– Нет. Странно, но мне уже несколько дней не хочется есть.
Когда я предлагаю ему грусенка, он морщит нос и отворачивается. Тогда я понимаю, насколько все серьезно.
– Пит, ты должен что-нибудь съесть, – настаиваю я.
– Не надо. Все равно вырвет.
В конце концов мне удается уговорить его съесть несколько кусочков сушеного яблока.
– Спасибо. Мне уже лучше. Правда. Можно я теперь посплю? – говорит он.
– Потерпи немного. Сначала я взгляну на твою ногу.
Очень осторожно я снимаю с его ног ботинки и носки и медленно стаскиваю штаны. Я видела разрез на штанине там, куда угодил нож Катона, но это совсем не подготовило меня к виду раны. Глубокой, воспаленной, сочащейся кровью и гноем. А хуже всего запах. Запах гниющего мяса.
Первый порыв – убежать. Скрыться в лесу, как в тот день, когда к нам в дом принесли парня с ожогами. Охотиться, пока кто-то другой сделает то, на что у меня не хватает ни умения, ни смелости. Вот только здесь я одна.
Пытаюсь напустить на себя беспечный вид, как мама, когда ей приходится иметь дело с особенно тяжелыми случаями.
– Ужасно, да? – спрашивает Пит, внимательно наблюдая за моей реакцией.
– Так себе. – Я пожимаю плечами. – Видел бы ты, в каком состоянии маме приносят людей с шахт. – О том, что всякий раз, когда речь идет о чем-то посерьезнее простуды, меня как ветром сдувает, я предпочитаю не упоминать. Хотя, честно говоря, от простуженных и кашляющих я тоже стараюсь держаться подальше.
– Для начала рану надо хорошенько промыть, – говорю я.
На Пите остались только трусы. Они в приличном состоянии, зачем зря тревожить распухшее бедро? Да и что греха таить, мысль, что Пит будет лежать передо мной совершенно голый, меня смущает. Мама и Прим – те не такие. Нагота для них ничего не значит. Как ни удивительно, сейчас моя маленькая сестренка была бы гораздо полезнее для Пита, чем я.
Подсовываю под ноги Пита кусок непромокаемой пленки и промываю рану. С каждой новой бутылкой рана выглядит все страшнее. Кроме нее на ногах только один осиный укус и несколько маленьких ожогов, с которыми я быстро разделываюсь. Но этот страшный глубокий порез – что