Несусветный эскадрон. Далия Трускиновская
такие вещи?
Раз двойник – женского рода, то и снаряжать его нужно по-женски… Конечно, чтобы загорелись румянцем щеки двойника, следовало поработать кремом, румянами и тональной пудрой над моими. Но я решила наоборот – точнее, лень моя решила. Большая радость – в два часа ночи смывать с себя сантиметровый слой всякой дряни… Взяв самую яркую помаду, я навела на щеки двойнику алые круги прямо по зеркалу. Потом немного растерла пальцем. И щеки той женщины в зеркале заалели, округлились, а на стекле не осталось ни малейшего следа!..
– Так, верно… – удивленно похвалил Ингус.
Я пустилась творить!
С каждым мазком лицо двойника обретало свежесть и такую красоту, что мне и не снились. Я не на шутку увлеклась этой живописной деятельностью. Никогда мне не удавалось так изменить собственное лицо. Глаза двойнику я особо увеличивать не стала – оставила почти свои. Но, набрав на ершик побольше черной туши, прошлась по косам, от чего каждая стала в руку толщиной и ниже пояса длиной.
Не хватало головного убора. Я покопалась в памяти – кажется, тогда носили тюрбаны? Во всяком случае, писательница Жермена де Сталь, отважно воевавшая своими книгами с Наполеоном Бонапартом, точно ходила в тюрбане – я как-то видела ее портрет… и даже что-то читала об этом… Уверенными мазками губной помады я обвила чернокудрую голову двойника алым шарфом, на манер фригийского колпака. Что сразу же внесло в образ аромат Свободы…
Но я отправляла эту женщину на войну… Я слала ее вдогонку за моими героями, и, выходит, ей судьба полюбить одного из них. Раз уж она – мое отражение… Но с тем безрассудным героем, с тем неисправимым седым мальчишкой ведь хлопот не оберешься! Сколько опасностей ни сулит ему эпоха, он выберет все сразу… Значит, великое множество раз потребуется ему помощь…
Среди всего прочего лежал на трюмо также охотничий нож – прощальный подарок одного друга. Это был широкий, тяжелый, надежный клинок, который я уже несколько лет использовала не по назначению – сегодня утром, например, меняла пластмассовые набойки на каблуках. Но, видно, пробил его час. Я взяла нож в левую руку, соответствующую правой руке двойника, и тем самым голубым карандашом для глаз, стерев его до основания, удлинила клинок до сабельной величины. Потом бронзовым карандашом выписала позолоченный эфес…
– Неплохо, неплохо… – бормотал Ингус. – Я знал, что ты меня поймешь…
Пожалуй, аксессуаров хватало. Женщина за стеклом была готова в путь. Я посмотрела ей в глаза, уже не зная точно, чьи они, и изумилась – столько в них было сумасбродной отваги и лукавой нежности.
– Иди! – приказала я. – Доверяю его тебе. Умри, а никому не дай в обиду! Ты ж понимаешь…
– А теперь медленно отступай от зеркала, – тихонько подсказал Ингус. – И она будет отступать, пока не скроется во мраке…
Я сделала назад шаг и другой. Тут сверху рухнула свеча – и действительно в зеркале остался один только мрак.
Но я не могла уйти от него…
– В чем дело? – осведомился путис.
– В языке… – растерянно сказала