Дневник прожигателя жизни. А.Волоска
чтобы из одежды тебе что-нибудь собрала.
– Спасибо.
– Слушай! – его осенило. – Тапочки, зубная щетка, дезодорант и еще что-нибудь из повседневной необходимости тоже ведь нужно!
– Ну, да. Как-то я не подумал.
– И мы с мамой вчера, когда сюда ехали, даже не подумали об этом. Привезем.
Мы посмотрели еще друг на друга несколько секунд, и он встал.
– Я поеду, мне на работу нужно. А вечером приедем с мамой. Привезу все, что просил.
– Буду ждать.
– Давай, сынок. Поправляйся скорее.
– Пап, – я очень сильно сжал его кисть, – спасибо тебе большое, что не лезешь с нотациями и не задаешь лишних вопросов.
– Ты уже взрослый. Сам про все расскажешь, как посчитаешь нужным.
Он потрепал мне волосы, встал и вышел. Как же сильно он хотел верить, что его сын уже и вправду взрослый и принимает верные решения.
Вечером папа приехал вместе с мамой. В руке у папы была сумка с вещами, которые я у него просил.
Первым делом, после ухода родителей, схватил одну из тетрадок и на обложке толстыми буквами написал «НИКИ».
Из дневника «НИКИ». 4 мая 2010 года.
Я лежу в больнице, в которой очнулся вчера. Меня зовут Ники. Мне 17 лет. Я в хлам избитый.
Бориса, на глазах у его друзей, один мудак и пятеро братков вывезли в багажнике и долго били. Лицо превратили в месиво. Сломали ребра. Даже на лицо нассали. Теперь Бориса больше нет. Он умер вместе с дружбой с людьми, с которыми он бок о бок прожил ни один год.
Но есть я, Ники, который собирается выйти из больницы, сдать экзамены в школе, поступить в институт. Не знаю, как мне жить, стараясь постоянно не попадаться на глаза моим знакомым, но я решил начать все по-новому, и от этого решения не отступлюсь.
Пока еще никак не могу оценить мое впечатление от проживания в больнице. Поначалу единственным развлечением дня было посещение моей палаты медсестрой. Сейчас у меня есть книги, игры в телефоне, и плеер с 64 Гб музыки. Обязательно надо будет попросить папу привести мне колонки для него.
Не могу объективно оценить сейчас свое душевное состояние, но одно могу сказать с уверенностью – у меня нет ни капли сожаления. Не знаю, откуда у меня это, но в какой-то степени испытываю даже немного радости. Будут новые друзья, будет новое окружение, будет новый я. Новый и совсем другой.
Следующие двадцать пять дней я провел, не выпуская из головы вопрос «Как же заключенные проводят в тюрьме по два года, по пять, по десять, по двадцать лет?». Серьезно – изоляция это страшная вещь. После пяти дней стало появляться ощущение, и с каждым днем оно становилось все сильнее и сильнее, что стены начинают сужаться.
Все время мне что-то кололи, давали пить таблетки, какие-то мази втирали – и все это делала почти всегда одна и та же медсестра. Я прозвал ее Мальвина (хотя сходства с подружкой Буратино нет никакого). Настоящего имени ее я не знал, и до конца моего пребывания в больнице так и не узнал, не смотря на все мое желание познакомиться с ней. Она лет на пять старше меня и сногсшибательная – у нее и без меня