Мания. 3. Масть, или Каторжный гимн. Евгений Кулькин
знает, что такое «откат», и, коль к тому понуждают обстоятельства, не скупится на взятки.
Спора нет, выбор жанра сейчас за ним. Но демонстрация культуры раскрепощения духа еще не говорит, что он эстетически воспитан для того, чтобы объявить себя правителем всего и вся. Он знает, что саморазрушение человечества начнется тогда, когда не раз сужденный мирским судом будет ожидать суда небесного. А сейчас кто они? Может быть, новые кровеносные сосуды, из которых некий воздушный паук лакает нектар окончания торжества.
Правда, объем размышлений у Булдакова невелик. Житейские контакты его, как правило, кончались одним и тем же. Однажды его сосед Хлипкин, видя, что Эрик из жалкого словоблуда превратился в непонятную ему фигуру, украл у строителей цемент и дорожку насыпал к порогу квартиры Булдакова, а все остальное спустил в мусоропровод.
Вызвали милицию. И та позвонила к Эрику.
Он вышел в пижаме и с собачкой на руках.
– В чем дело? – спросил.
И у блюстителей не навернулся башмак, чтобы переступить порог его обиталища. Потому как стало понятно, что такие, как Булдаков, цемент не крадут.
А через неделю хоронили Хлипкина. Еще же через две его квартира отошла Булдакову, и он прорубил в нее дверь из своей кладовки. И теперь это был сообщающийся сосуд.
Сейчас, считал Эрик, у него была самая насыщенная жизнь. Потому как первый триумф был пережит, друзья позднего призыва, которые не знали его иным, не переставали ходить перед ним, как бы сказал Максим Максимыч, на цирлах, лицо у него стало без выражения и без складок на лбу, потому как напрягаться в мысли не было никакой необходимости.
Толпа для него была безлика и, как выяснила предсмертная встреча Максим Максимыча, бестелесна. Он смотрел сквозь людскую массу, делая личное одолжение всякому облику, которое вдруг нанизывалось на зрачок.
Паутинно чашу, возле которой стоял Булдаков со своими телохранителями, заткал туман. Потом стал накрапывать небольшой дождичек.
Вспомнилась вчерашняя артистка, с которой он провел ночь.
– Много у вас было женщин? – спросила она.
– Если я скажу, что ты у меня единственная и тем более неповторимая, то даже сам в это не поверю. Потому давай опустим числительные.
Ему самому очень понравился такой ответ.
– Смотри! – тронул его за плечо Генрих Босс. – Кажись, идут.
Действительно, сюда медленно и величаво шли четверо.
– Не выходи! – хрипнул в плечо Эрику Генрих Босс.
– Нет, – подал голос Тимур Забироха. – Лучше я им нарисуюсь. Увидят такого амбала…
Но в это время юркий Радим Косарь уже выметнулся наружу и остановился напротив машины, как бы прикрывая ее собой.
И тут Эрик неожиданно узнал Чемоданова. Максима Петровича. Бухгалтера из Светлого. И именно это открытие как бы раскрепостило его. Значит, в том самом мифическом преступном мире обыкновенные люди, даже такие тихие, как Чемоданов.
И он вышел наружу и двинулся навстречу четверым.
– Сколько лет, сколько зим! –